Он явно завидовал моему опыту. Я сказала что-то, и он побежал выполнять мое пожелание.

И тут снизу раздался дикий крик какой-то дамы:

– Спасите! Джекки отравился! Его рвет, бедняга почернел и весь побелел, кровь проступила сквозь сюртук и она желтая! И он к тому же свихнулся, почернел весь, называет меня сволочью!!!

– Клизму, клизму поставьте! – уже на бегу закричала мама.

– Да ставим, а он отбивается! – донесся снизу жалобный голос нескольких дам.

– К черту сентиментальность, жизнь дороже... – на ходу жестко прокричала мама, привыкшая лечить нас от ран. – Держите его вместе, бог с ним, втыкайте!

Снизу раздался дикий вой, потрясший джунгли.

Я поежилась. Дрожь до кожи пробирает. Я даже пошла выше. Хоть мое алиби засвидетельствовано мамой и дворецким, и я на всякий случай, вталкивая в дверь, шепнула обезьяне, что если он проговорится, что его девчонка в боксе побила и наставила ему фингалов, так его же куры засмеют в Итоне, я постараюсь, но, все равно, на душе было неспокойно. Как там жабеныш? В желудке? Темно ему бедненькому и живому? Такой маленький?

Но тут крик внизу прекратился, зато настала мертвая тишина.

А потом кто-то сбежал вверх по ступеням, отчего я заработала еще увлечённее, да еще и насвистывая, ибо не чувствовала за собой вины – алиби крепкое...

Дверь открылась и в нее вбежала разъяренная Мари с подносом в руках, но котором лежал французский деликатес, но уже какой-то увялый.

– Что это такое? – свистящим шепотом спросила сестра меня, медленно по маленькому шажку приближаясь ко мне и зачем-то показывая жабеныша, лежащего в тесную обнимку с почти таким же по размеру крохотным паучком, лежащим в таком же неаппетитном окружении. И сквозь зубы выдохнула:

– Скажи мне, что это!?!!

– Бээээ... – ответила, вырвав, я.

Но сестра была беспощадна.

– Отвечай!!! – рявкнула она.

– Ой, он такой маленький и такой милый! – радостно ответила я, разглядев жабеныша внимательно.

– Бэээ... – сказала сестра.

– Только у меня такое впечатление, что его уже ели... – продолжала разглядывать и рассуждать я.

– Бээээээ... – сестру трясло, и она тщетно пыталась сдержаться, держа рукой горло, отставив поднос к черту.

– Ой, это французский деликатес! – наконец догадалась я, что она хотела от меня услышать, поднимая за ножку платочком жабеныша прямо ей под нос...

– Бэээээээээээээ!!!!! – сестра кинулась прочь к туалету, не в силах сдержать рвоту и не вырвать прямо тут.

– Ты хочешь, чтоб я приготовила тебе его еще раз? – вслед ей встревожено кричала ей я, бежа за ней и жалобно пытаясь выяснить. – Вместе с паучком? А это желтенькое добавлять?

Мари забаррикадировалась в туалете и издавала непрерывные странные звуки рвоты, непрерывно блевая и освобождая полностью свой желудок от роскошного обеда, на котором меня, к сожалению не было. Как я не говорила ей, что бояться нечего, что они свеженькие, еще шевелятся, и она может, конечно, съесть их еще раз вместе с желтым холодцом, оно еще тепленькое...

Наконец, за дверью началась истерика, кто-то начал бить все зеркала, и истерически кидать всем в дверь где я стояла, сквозь истерические слезы грозя меня убить, если дотянется.

Я недоуменно и обиженно пожала плечами и пошла прочь. Не ценят в этом доме мою доброту и заботу. Ну не ценят! Я выкинула жабеныша на волю, выпустив его из окна... Четвертого этажа... Вместе с содержимым подноса. Я добренькая и заботливая...

Снизу раздался крик.

Я в ужасе глянула. И в ужасе закрыла глаза. Я опять попала. И той же обезьянке и опять на лысину. О Боже, мне теперь никто не поверит, что это случайно... – в шоке подумала я.

От вида жабеныша с дружком паучком, который был, правда, чуть больше по размеру, с тем, внизу, случилась истерика.

Он бегал, прыгал, выл, кричал, а потом стал исполнять боевой танец племени чумбукту, как я поняла. Не точно, но очень близко, недаром они так похожи с обезьянами. А потом, воя, начал вышибать камнями все окна в громадном дворце одно за другим, грязно ругаясь при этом, ибо не мог найти, наверно, нужное, ибо оно было уже закрыто.

Обстоятельный мальчик! – с уважением подумала я, слыша очередной звон стекла, звучавший с удивительной методичностью. Я стояла себе, крепко прижавшись к стеночке с другой стороны, чтоб меня видно не было, и плакала... От горя, естественно... Чокнулся парнишка, зато какой тщательный мальчик... С каждым очередным звоном меня скручивало... От горя, от горя...

Дворецкий бегал перед домом туда и сюда, не соображая, что ему делать и как прекратить эти разрушения. В окнах суетились слуги. А дворецкий сходил с ума, бегая, от отчаянья уговаривая мальчика кидать не по окнам, а в него, так веселей будет... Ведь окна не могут уворачиваться, это неинтересно...

– Окошки, окошечки неподвижны ведь, дружок! – кричал он жалобно. – Я толстенький, живенький, интересный. Кидай в меня, мальчик!

Слуги все прильнули к окнам и не пропускали ни слова из такого зрелища.