Как-то злобно я прыгнула в работающую машину рядом, так что никто ничего не понял, и ударила по газу, резко вывернув руль.

Он так не успел увернуться. Рванувшаяся машина ударила его, и, протащив несколько метров, расплющила бампером о стену. Так, что у него внутри что-то хрустнуло.

А я уже дала задний ход и углом жигуленка все же попала в живот другому бандиту. Так, что когда его ударило вместе с моей машиной углом о стенку противоположного дома, кишки полезли у него через рот.

Лениво жующий жвачку парень с автоматом, так же лениво поднимавший его на меня посреди двора, так и не понял, что произошло – я сбила его “жигулем”, так что очередь прошла надо мной. И четыре раза проехалась по нему туда сюда, пока он не затих.

И оглянулась – слева выскочивший из школы физрук методично бил по голове бейсбольной битой четвертого падающего бандита.

И тут от стены дома отделилась черная фигура. Хладнокровно, беспощадно, без спешки... От нее просто страшно повеяло смертью. Это был профессионал. Он хладнокровно вскинул пистолет с глушителем на меня, и ни я, ни физрук к нему уже не успевали.

Но вместо того, чтобы выстрелить, он вдруг упал. И в голове его зияла дырка. Он словно как-то даже не мог поверить, что это его убили – такое у него было дурацкое мертвое лицо. Я тоже не могла поверить. Пока из дверей школы не выбежал наш военрук с личным, подаренным еще Жуковым, именным револьвером в дрожащей руке. Ствол револьвера дымился.

Но мне было все равно. Я распахнула дверь машины и теперь смотрела на Ольгу Ивановну как тупая и замороженная, не в силах ни встать, ни поверить, что это случилось. Я не могла вообще мыслить – внутри все как отнялось. Это была последняя нить любви, которую подарило мне детство.

А потом заметила военрука. Который, вместо того, чтоб броситься к убитой, бросился с пистолетом ко мне.

– Брось оружие, чеченская террористка! – заорал он. – Застрелю, шахидка, бросай пулемет!

– Это же Пуля! – укоризненно сказал ему как-то очень посерьезневший физрук.

– У нее мама чеченская террористка! – заорал тот.

– Придурок, у нее мама твоя двоюродная сестра! – проговорил физрук.

Тот замер, а потом уже более спокойным голосом сказал:

– А ну признавайся Пуля, когда ты вернулась из Афганистана из лагеря боевиков?!

– Не помню, – сказала я. – Афганистан это магазин женской одежды на Невском, да?

Тот застонал и убрал пистолет.

– Ты бы хоть сама ему сказала, Пульхерия, что он дурак... – проговорил физрук, наклоняясь над Ольгой Ивановной. – Он же мог тебя убить...

– Какая разница, если Ольгу Ивановну убили... – безжизненно сказала я, уткнувшись головой в машину и тихо стоня и раскачиваясь. Я дергала машину руками и раскачивалась.

– А разница в том, что она жива! – рявкнул физрук. – Немедленно прекрати сопли и вой! Развезло! И ее надо живо в больницу, а без тебя и твоей машины этого никто не сможет сделать...

Я мигом бросила машину к нему двумя нажатиями газа, развернувшись буквально на крохотном клочке, откуда только и мастерство взялось. Впрочем, я сегодня часа два ездила по переулкам, и это не могло не оставить следа.

Из школьных дверей, запыхавшись, выбежала медсестра с аптечкой.

Секунда – и я уже неслась переулками с набитой машиной, а все внутри гудели как шмели.

Я не помню, как добралась до больницы, направляемая физруком и военруком их указами под правую и под левую руку. Я была как больная. Меня тоже поддерживали, даже когда я вышла из машины.

Когда Ольгу Ивановну вынесли и покатили на качалке, я была как пьяная. Ничего не соображала!

– Вам туда нельзя... – остановила меня медсестра. – Двоих достаточно...

– Но это моя родная учительница... – тихо прошептала я, заливаясь слезами.

Вздохнувшая местная медсестра успокаивающе ласково прижала меня к себе. Она была странная.

– Ах, дитя, дитя... Какое ты ласковое... Были б все такие как ты, так может и страна была б иной...

Я разрыдалась просто отчаянно. Не знаю, почему на сердце стало спокойнее и теплее. Я чувствовала – она была добрая, странная, хорошая. Она быстро ушла за каталкой, успокоив меня взглядом. На меня так пахнуло любовью из ее глаз!

Я зачаровано застыла, смотря ей вслед. А потом двинула за ней, будто загипнотизированная.

Как зачарованная, я механически протопала, высоко поднимая ноги, несколько шагов ей вслед, пока не вошла в холл. А потом одумалась и горестно уставилась на стенку. Меня тянуло туда, я хотела побежать туда, но почему-то не решилась нарушить приказание медсестры.

Я оглядела стенки холла больницы. Какой-то идиот устроил в нем выставку фотографий царской семьи, наверное, чтобы привлечь сюда людей. Особенно впечатляли надписи – “Последний путь”, “Останки царской семьи”... Очевидно, эти фотографии поместили тут для напоминания, о том, что все мы смертны... Я быстрей перевела взгляд на фотографии с живыми лицами. “Вот какими они были живыми!” – гласила патетическая подпись.