На огневой, у орудий и приборов, стоял говор. Особенно шумно в третьем расчете. Словесная перепалка, споры разрастались. Юрий Синица упрекал Трисбаева за его нерасторопность. Досталось и Петухову…

Бойцы тревожились за судьбу Ласточкина. Когда его унесли из окопа, думалось, что он отделался легким ушибом. А оказалось, что трубочный сильно ударился головой об угол станины. Санинструктору долго пришлось хлопотать возле парня, пока привел его в чувство.

Когда бой закончился, Матвей Петрович побежал к землянке, где лежал Ласточкин с белым, словно выкрашенным мелом лицом. Наклонился над пострадавшим«

— Що болить? Розумию, голубе, — приговаривал повар по-отцовски, глядя на забинтованную голову Степана. — Ось який из тебя вояка! Аи-аи!

Пришел Новицкий, мрачный, сердитый. Вслед за комбатом прибежал Андрей Кулик.

— Трубочный сам виноват, товарищ комбат. Споткнулся, так хоть голову береги. А он…

— Да-а, младший, сержант, — недовольно протянул Новицкий. — А стрелял-то как ваш расчет? Плохо, очень плохо!

У третьего орудия собрались бойцы из других расчетов. Всех интересовало, что приключилось с трубочным

— Отчего же пострадал Степан? — допытывался один из бойцов. — Небось испугался?

— Наверно, растерялся, — возразил, другой.

— Один черт! — рассудительно заявил третий. — Испугался, растерялся — добра не жди. Плохо закончится…!

Возвратившись на БКП, Новицкий доложил командиру дивизиона о результатах огня, состоянии техники, наличии боеприпасов. Сообщил и о случившемся в третьем расчете. Комбат дотошно инструктировал Жихарева и Акопджанова, требуя от них тщательно проводить тренировки у орудий.

— Век живи — век учись, — сказал он, вспомнив народную поговорку, — а для зенитчиков это значит: сколько стоишь на огневой — столько и тренируйся. Четкость нужна, автоматизм, как в часовом механизме.

В пурпурные, оранжевые тона разукрасилось небо. Верхушки деревьев и листья кустарников постепенно светлели. Редела висевшая над землею мгла. Перед глазами открывалась серая, поблескивающая серебром поверхность реки, в тишине и спокойствии вод которой чувствовалась таящаяся могучая сила. Именно об этом думал командир батареи Новицкий, глядя на открывающуюся взору утреннюю Волгу. Перебирая в памяти события тревожной ночи, он вспоминал других комбатов, которые также вели ночной бой. Предстал перед его глазами комбат Лука Даховник, находившийся нынче в госпитале, но, как он писал, вот-вот должен возвратиться в свою родную часть.

— Конец больничному режиму! — весело объявил в палате Даховник, возвратившись от главного врача.

По длинным коридорам, наполненным специфическим запахом лекарств, рядом с Даховником шагала Лена Земцова. Затем они вместе стояли в аллейке сада, где часто прогуливался Лука, освободившись от костылей. Говорили о многом.

…Вскоре Даховник был в отделе кадров. Предъявив документы, он сразу же попросил:

— Пошлите меня в отдельный зенитный дивизион, в котором я служил до ранения.

— Этот дивизион вошел в 1077-й зенитно-артиллерийский полк.

— Тогда направьте в полк. Так хочется попасть к своим, вместе с которыми воевал с первых дней войны.

Получив предписание, Лука Дахоеник заторопился в Спартановку. Из центра города ехал трамваем. От тракторного завода добирался пешком. Несколько километров — и вот мост через Мокрую Мечетку, за которым — Спартановка.

В восточной части поселка, близ волжского берега, большое здание в два этажа с высокими окнами. Это — школа. Но нынче учеников не видно. Во дворе автомобили, окрашенные в зеленый цвет с замысловатыми белыми полосами. Повсюду — часовые.

В школьном здании разместился штаб зенитно-артиллерийского полка. В полуподвале — КП. Отсюда велось управление огнем зенитных дивизионов и батарей. Всю ночь, пока «юнкерсы» рвались к городу, командир полка неотлучно находился у пульта связи с подразделениями. Принимал доклады, отдавал приказания, распоряжения. Ни минуты отдыха, ни минуты так нужного человеку сна. До красноты воспалились глаза, болела голова. Но плохое настроение командира вызывалось не только усталостью, но и другой причиной. За время ночного боя полк не сбил ни одного вражеского самолета. Раздосадованный, угрюмый командир собрался уже идти в соседнюю комнату, служившую кабинетом и местом отдыха, но пришлось задержаться: зазвонил телефон. Командир взял трубку.

— Слушаю, Герман!

Докладывал начальник штаба первого дивизиона. Командир полка слушал спокойно, но вот рука с телефонной трубкой вздрогнула.

— Что, что? Повторите!

У него вмиг нахмурились брови, глаза сощурились и стали колючими, злыми.

— Этого еще не хватало! — возмущенно проговорил он. Резко положил трубку. Но теперь желание прилечь и отдохнуть, одолевавшее его, исчезло. Он стал шагать взад-вперед по дощатому полу небольшой комнаты. Потом сел за стол, положив подбородок на ладони. «Как же случилось? — думал подполковник Герман. — Столько орудий вели огонь, сожгли тысячи снарядов — и, выходит, напрасно! Все стервятники улетели. А тут еще такой случай на батарее. Может, зря мне доверили полк?»