Как видите, здесь полная аналогия с христианским Сатаной. Но кем он был — непонятно, так как ангелы и джинны — разные категории существ. Кроме того, если Иблис был всего-навсего джинном, то с чего бы Аллаху обращать на него столь особое внимание (рассказ о гордом отказе Иблиса поклониться [158] повторяется в разных вариациях в Коране, если не ошибаемся, семь раз). Аналогично христианскому богу Аллах без проблем позволяет Иблису искушать людей и т. д. Причем точно также Шайтан лишь предлагает, а не заставляет противиться воле Аллаха. Аналогично же утверждается, что Иблис "дает лишь обольщение" (4:119), но это никак не доказывается, как и заслуженность титула "Отец Лжи" в христианстве. Не было найдено (поскольку невозможно) и приемлемого логически разрешения проблемы теодицеи, все опять сводится к "Аллах обладает властью над злом, но не является его причиной: Аллах позволяет зло, не желая его" (Аббад ибн Сулейман из Басры, ум. 864 г.) Как и в христианстве, Иблис умен, как Шайтан [159] (sorry за каламбур).

Можно еще упомянуть отдельные породы джиннов — ифритов и гулей. Первый из этих видов джиннов, это демоны мщения — духи умерших насильственной смертью или родившиеся от пролитой крови. У них призрачный вид и налитые кровью глаза. А гули — обычно существа женского рода (мужской аналог — кутруб), охотящиеся на людей методом заманивания с целью употребления в пищу. Иногда это имя (Гуль или Голь) употребляется и в значении «дьявол». Любопытно, что арабские звездочеты отыскали его на небе — звезда Алгол[ь] ("ал" — это артикль).

Особо интересующиеся Шайтаном могут почитать о культе йезидов у ЛаВея в "Сатанинских ритуалах", но мы не будем отстаивать достоверность приведенных там сведений.

Ощутимый вклад в реабилитацию Дьявола внесла литература.

В Средние века ей не было дано иной возможности, кроме как повторять корявые фантазии проповедников и развивать их в художественном ключе. Самым знаменитым памятником этого жанра является "Божественная комедия" Данте Алигьери (XIV век).

Положение изменилось к XVI веку, когда потоки мысли прорвали канализацию, выстроенную для них христианством. Когда читаешь «Опыты» Мишеля Монтеня, хочется отнести их к временам Вольтера, когда уже многие освободившиеся от вериг умы действовали под лозунгом "раздавите гадину" (имея в виду христианство), так он свободно рассуждает о свободе совести, сексе, уважительно отзывается об обычаях других народов, — в истинно языческом стиле. Но нет, это всего лишь XVI век, раньше, чем был сожжен на костре Джордано Бруно.

В XVII веке подтянулась и художественная литература. В это время великий английский поэт Джон Мильтон и голландский трагик Йост ван Вондел создали колоссальные поэтические произведения, повествующие о войне восставших ангелов с сателлитами бога и дальнейших связанных с этим событиях, описанных в Библии: трагедии Вондела «Люцифер», "Адам в изгнании", «Ной» и поэма Д. Мильтона "Потерянный рай".

Как впоследствии писал романтик П. Шелли, анализируя значение, которое оказала данная поэма на мировой литературный процесс: "Ничто не может превзойти энергию и величие образа Сатаны […] в "Потерянном рае". Ошибочно считать, будто он был предназначен стать общедоступной иллюстрацией воплощенного зла […] Мильтон настолько исказил распространенное убеждение (если это можно считать искажением), что не дал своему богу никакого нравственного превосходства над своим дьяволом".

Люцифер как литературный персонаж, конечно, не отождествим напрямую с архетипом Сатаны, но его вполне можно назвать сатанистом. Исходный сюжет — библейские дни творения. Это, так сказать, вводная. Как поведет себя в этих условиях сатанист? Люцифер и многие ангелы с ним вырываются из-под колпака, потеряв, на первый взгляд, все — в действительности же встав наравне с богом.

Обратите внимание, что Люцифер поднимает бунт не ради власти, как инкриминируют ему церковники, а ради свободы — чтобы вырваться из оков четко регламентированного рая. Он просто не может оставаться в навязанных ему рамках.

Дьявол в этих произведениях вызывает у свободных читателей горячую симпатию. В его облике появляются мотивы, не связанные с "олицетворением зла": трагизм, красота. Он начинает вселять не страх, а глубокую печаль, [160] это уже не отвратительный монстр из преисподней, а таинственная личность с ярко выраженной нуминозностью. Восхищает его независимость, дерзость, энергия, интеллект, терпение. Он, его поступки и слова, выглядят ярко и рельефно, в ритме Вагнера, [161] по сравнению с плоской линией бога-отца, бога-сына и их сателлитов. Будучи, казалось бы, загнанным в угол, Сатана находит нетрадиционные решения и вырывается из положения. И этому противостоят сонные действия, схоластические выкладки и моральная жвачка его противников. Всемогущество бога, которым тот в итоге разрешает проблему, выглядит в сюжете неестественно и незаслуженно, как грубое шулерство. Но и оно приносит сторонникам бога победу в битве, а не в войне. Насколько реальны эти события? Настолько же, насколько и любые фантазии, включая сам Мир.