— Вон какие у меня сыны, — разливался он перед гостями, пьяновато сверкая глазами и воинственно хлопая себя в костлявую грудь старческим кулачком, — Эка беда, Агафья… Встала б, покойница, поглядела бы на своих ребятишек… Вон какие были, вон! Сопли утереть не могли, а теперь дизель-электроходы водят! Батька на парусной шняке мерз, ярус ему резал руки до костей, глядите, до сих пор следы видать… А дети!..

Дядя Федя тоже не терял даром времени. Отозвав в сторонку дядю Ваню, обдавая его запахом спирта, шепнул:

— Не одолжил бы, браток, пятерку? Помнишь, как я тебя на карбасе возил к птичьим базарам?

— Помню, — сказал дядя Ваня, улыбаясь, — и как лупцевал за потерянный компас — тоже помню…

Дядя Федя смешался и вытер глаза:

— Детишки были… Не без этого…

Дядя Ваня достал бумажник, вынул из него новенькую, ни разу не сломанную десятку. Старший брат быстрым движением руки, чтоб никто не заметил, опустил ее вниз, скомкал в кулаке и спрятал в карман.

Потом вдруг схватил руку брата и припал к ней губами.

Дядя Ваня отдернул руку и так покраснел, что Юрка прямо испугался.

— Никогда не делай этого, Федор, — сказал он тихо, так, чтобы никто другой не слышал. — Что б ни было, человеком оставайся…

— Конечно, конечно, — закивал дядя Федя и, покачиваясь, бессвязно заговорил: — А я об чем? Я об том… Помор, у него кость крепка. Я тоже кое-что повидал на свете, и в марсельских кабачках сидел, и кубинский ром пивал. Крепкий, в ноги шибает, голова потом дурная делается, как корабельный котел гудит… Эй, Ваня, Ванька, Ванюшка, а ты итальянское мартини пил, а? А сакэ, рисовую? Помню, пришли мы в Токио… Юрка, ты куда запропастился?

Юрка подошел.

— Сбегай, Юрочка, к Аннушке, две поллитры зацепи… Только сдачу не потеряй… Ну? — И он стал вкладывать в Юркину руку скомканную десятку.

— Никуда он не пойдет, — сказал дядя Ваня. — Тебя уж, Федор, качает, как на восьмибалльной волне…

Тут дядю Ваню отозвал дедушка Аристарх. Он еще не кончил излияний о своем капитанском роде и беззастенчиво доказывал, каким отменным капитаном купеческой елы был он, что привычка к морю сама передалась его ребятам, в крови она у них и им ничего не стоило получить дипломы судоводителей…

Дядя Ваня не спорил.

— Верно, — сказал он, — пара пустяков… Прямо из мореходки шагнул на капитанский мостик, и дело с концом.

Все в доме засмеялись. И больше всех его словам смеялся дедушка.

Потом Юрку послали с чайником и бидоном за пивом, несколько бочек которого впервые в этом году выгрузил рейсовый пароход.

В сенях он столкнулся с Валерием.

— Ну как? — спросил Юрка.

— Отлично! — Брат выставил большой палец. — Он — это я понимаю! Приехал — и все как-то по-другому стало. Ни на что вокруг смотреть не хочется. Ни на сарай наш, ни на эти рваные галоши у причалов, ни на людей — сероватый, в общем, народ… Новая эра начинается в нашей жизни, братишка! — Он кулаком ткнул Юрку в бок, и тот едва не пролил из чайника пиво.

Почему с приездом дяди начинается «новая эра», Юрка не понял, но расспрашивать не стал: не хотелось казаться серым…

Валерий между тем не отходил от дяди, расспрашивал о Сан-Франциско, о летающих рыбах, о «ревущих широтах», об условиях поступления в мореходку, о бразильском городе Рио-де-Жанейро и о Кейптауне. А на другой день Юрка увидел, что Валерий давал ребятам затянуться кубинской сигаретой — берешь в рот и кончиком языка чувствуешь сладость. Это потому, что в табак подмешан сахарный тростник, которым так богат этот остров.

Юрка не поверил сразу, но, прибежав из школы, убедился, что брат не прибавил ни слова.

Дядя рассказал, как после рейса за каменным углем на Шпицберген ходили на Кубу за тростником.

Юрка слушал дядю, довольный, что Валерия нет дома и дядя целиком принадлежит ему. Расспрашивал о штормах и штилях и — в который уже раз — рассматривал на новеньком шерстяном кителе, над двумя орденскими планками, большой штурманский значок: якорь, секстан и кусочек синего моря…

После обеда всей семьей вышли погулять.

Сильно припекало солнце, снег на сопках посерел, потерял свежий блеск. Было тепло, и Дядя шел, распахнув куртку. Впереди мелко семенил в старой флотской шинели дедушка Аристарх, тыкал вокруг пальцами и все вспоминал: вот в этом доме был лабаз купца Клементьева, здесь — казенка (лавка, где продавали водку), здесь — чайная. Он указал на большое деревянное здание, где нынче был Дом культуры.

Иногда вперед дедушки забегал Васек, тонконогий и звонкий, в новеньких, привезенных дядей Ваней ботинках. Потом неторопливо шагал отец с задумчивым лицом, за ним — Валерий и Юрка. И уже позади, точно немного смущаясь, что попала в мужскую компанию, в своем бордовом пальто и светлом платочке шла Рая.