Матери не было — дежурила на ферме. Да еще не было среди братьев Федора: «болел» по случаю выпивки, лежал, должно быть, на койке и охал.

За Варзугиными тащилась целая орда поселковых мальчишек. Приезд в поселок любого нового человека — событие, а что уж говорить про дядю Ваню!..

У Дома приезжих им повстречалась Ольга Примакова, телефонистка с узла, женщина лет сорока, еще красивая, рослая. Она шла куда-то с двумя маленькими ребятишками. Она сразу узнала дядю.

— Вань?.. — ахнула она и остановилась.

— Здравствуй. — Дядя крепко-крепко, долго не выпуская из своих ладоней, пожал ее руку.

Они молча смотрели друг на друга.

— Как живешь? — спросил он.

— Ничего. По-всякому. А ты?

— Тоже.

— Уже, поди, дети у тебя большие? — спросила она.

— Порядочные. Старшему двенадцать. А это твои?

— Мои…

Двое совсем маленьких замурзанных ребятишек спрятались за мать и зверовато поглядывали на высоченного чужого дядьку.

Вдруг дядя Ваня стал хвататься за все карманы в поисках конфет, но нашел только одну — расплющенную «Столичную», помял ее в пальцах, возвращая конфете первоначальную форму, разломал пополам и протянул малышам. Те стремительно схватили, снова спрятались в укрытие и тут же принялись энергично сосать.

— Как Виктор? — спросил дядя.

— Никак…

— Пошли, — сказал дедушка внукам, оставляя дядю Ваню с Ольгой позади.

И все-таки Юрка, завязывавший шнурок ботинка, все слыхал.

— Почему так?.. Ты ведь сама его выбрала. Любила как… — сказал дядя.

— Чего там вспоминать… — Ольга махнула рукой и поправила у подбородка узел платка. — Мало ли что было… Дурой была. В траловом он… Мало ли там есть красивше, чем я…

— Одна, значит?

— Одна…

— Помогает?

— Жди… А у тебя, у тебя, Ванюшка, все ладно?

— Ничего. — Дядя вздохнул. — Более или менее.

— Доволен? Счастлив?

— Во второй раз, Оля, все бывает не так, как в первый… Но мы с тобой еще поговорим… Ладно?

Ольга как-то странно поглядела на него и стала плотней запахивать на груди пальтишко из чертовой кожи.

— Нет, — сказала она, — к чему… Лучше не надо… Ни к чему оно все…

И вдруг, схватив за руки ребят, она быстро пошла в проулок и скрылась за оградой. Дядя постоял на месте, посмотрел вслед и медленно пошел к реке, где его поджидали.

Был отлив, и вода отошла далеко от берега, обнажив грязное дно Трещанки. Варзугины остановились у старого, давно списанного бота. Все, что можно было снять с него, сняли, доски, которые можно было оторвать, оторвали. Все, что осталось от судна — скопища ржавых гвоздей и скоб, полусгнившего корпуса и рулевой рубки, — все это лежало здесь, среди корабельного хлама, лежало, как на кладбище, и коробило глаз. Из десятков щелей в корпусе вытекала вода, заполнявшая во время прилива бот. Вытекала она медленно, журчала и ручейками бежала в грязную лужу.

— А ведь я ходил на нем юнгой, — сказал дядя, — вот что с ним стало. Он и тогда был старичком, воду принимал, в штормы трещал, как арбуз. Того и гляди, погрузится и не вынырнет — развалится. Да ничего, выдерживал. Даже в тот страшный шторм уцелел. Ну и живуч…

Ни Юрки, ни Валерия не было тогда, когда налетел на Баренцево море этот шторм, который сто лет, наверно, будут помнить на побережье.

В порт не пришла вовремя метеосводка, но, когда колхозные боты вышли в апрельское море, ударил заряд — шквал. Десятиметровая волна пошла по морю, снег залепил глаза. Стемнело. Суда стали искать укрытия — горловину Якорной губы. Но попробуй разгляди что-нибудь в сплошном снежном месиве заряда!

— Право руля! — орал капитан бота «Заря», побелев от ужаса.

— Лево! — прокричал Ванюшка Варзугин. — Не берег спасенье — море!

— Право, говорю! — Капитан, оглохший от грохота и свиста, бросил руку на штурвал, заворачивая бот.

Ногой оттолкнул его Ванюшка. Рванул в другую сторону штурвал, и стотонная гора похоронила под собой ботишко. Но, как пустой орех, вынырнул он и, переваливаясь с волны на волну, тарахтя малосильным моторишком, уходил в открытое море…

А потом… Лучше и не вспоминать, что было потом с другими судами.

Не раз видел Юрка на кладбище братскую могилу рыбаков, погибших в тот день. Ослепленные снегом, не видя в сплошной круговерти входа в губу, вели рулевые свои боты, и волна в щепу разбивала их о скалы. Тех, кого потом выбросило на берег, нельзя было опознать, так побило их море. И только по английской булавке вместо тесемки на кальсонах узнала Агафья сына, Андрея Варзугина…

Три часа спустя потрепанный ботишко «Заря», тарахтя моторишком, вошел в Якорную губу. Обломками судов на берегу, сорванными крышами, стоном и плачем встретил Ванюшку поселок. Не успевали делать гробы — двух рыбаков укладывали в один. Страшно было войти в клуб, где друг возле друга стояли десятки гробов…