— Прав ты, Никишка, ой прав, — хлопнул его по плечу Ягайло, так что мужичок аж присел. — Все, поеду. Да и вот. — Он отсчитал горсть сребряников и пересыпал в натруженную ладонь Никифора.

— Ты чего, витязь, много тут, — отстранился тот.

— Бери, бери. Деткам леденцов на ярмарке купишь, жене обновку какую. А мне князь еще отсыплет, сколько пожелаю.

Не слушая более стенаний Никифора, он сбежал с крыльца. Взлетел на спину нерасседланного Буяна. Принял из рук мальца поводья и тронул конские бока коленями.

За его спиной с лязгом сошлись тяжелые створки ворот.

Ягайло второй день ехал по оставленному в степи следу. Огромная, шириной в несколько верст, перепаханная копытами и колесами полоса, усеянная мусором, обрывками войлока, обглоданными костями поверх до корней объеденного ковыля. Бескрайнее однообразие нарушали лишь изредка попадающиеся сложенные пирамидками камни — могилки подданных Хасан-хана.

Татарские дозоры видели его, но не останавливали, даже не подъезжали. Большой отряд всадников их бы заинтересовал, а одинокий витязь никому не был страшен, а подорожных они все равно проверить не могли, потому как грамоты не разумели поголовно. Наконец впереди показались дымки стойбища. И кому пришло в голову называть селения кочевников стойбищами? По его мнению, так это были целые города на колесах, медленно ползущие по степи. Зимой на юг, в более теплые места, летом на север, где попрохладнее.

Дома кочевников были поставлены на огромные, выше человеческого роста, деревянные колеса. Основой служили длинные ивовые прутья, установленные торчком и сходящиеся к верхнему кольцу, служившему и дымоходом, и единственным окном. Стены по кругу обтянуты войлоком. Иногда простым, иногда пропитанным известкой, белой землей или порошком из костей, чтобы он сверкал на солнце и был заметен издалека. Многие дома были расписаны охотничьими и военными сценами, красивыми девицами и тучными стадами. В остальном же то был обычный город, с развешанным на просушку бельем, путающимися под ногами курами и гусями, кричащими детьми, переругивающимися с повозки на повозку хозяйками. Только драк и поножовщины не было, за такое Хасан-хан неукоснительно карал смертью — и зачинщика, и того, кто ответил на вызов.

И пьяных не было, если кто перепил кумыса, так тихо отлеживался в своем доме, а то ведь одно неосторожное движение — и ты под колесом, а если оно наедет, то с рукой или ногой можно попрощаться. За некоторыми домами-возами ехали другие возы, поменьше. На их платформах были установлены плетеные ящики, покрытые войлоком, пропитанным салом или снятым овечьим молоком, чтобы не проникали редкие дожди. В таких ящиках хранилась почти вся утварь кочевников. У знатных татар за большими домами ехали иногда колесницы поменьше, разрисованные птицами, виноградными лозами и украшенные разными безделушками — от гирлянд просверленных монеток до звериных и человеческих черепов. Это были дома жен. У многих из них не было возниц. Впряженные в эти дома быки были привязаны к задкам предыдущих телег и двигались за ними, как утята за матерью. Медленно и размерено, как одно большое животное о многих ногах.

Ягайло помахал рукой часовым городской стражи, постоянно скачущим вокруг города на маленьких косматых лошадках, и поравнялся с крайним домиком. Подмигнул чумазым узкоглазым ребятишкам, высыпавшим на служащий фундаментом их хижины деревянный помост поглазеть на гостя, и погнал Буяна вперед, к огромному куполу снежно-белого войлока без всякой росписи, двигающемуся в самом центре каравана. Несколько раз ему приходилось останавливаться и объезжать приткнувшиеся вплотную друг к другу повозки или остановившуюся пощипать травки отару овец. Но его это не раздражало. Дело привычное, в городе на колесах он бывал не первый раз.

Ханский дворец поражал размерами. Деревянная платформа, сколоченная из бревен внахлест, была толщиной локтей в шесть. В ширину пять косых саженей, а в длину двенадцать. Под платформой — восемь колес в косую сажень высотой, каждая пара на специальном поворотном механизме. Как корабль под белоснежными парусами, медленно двигалась повозка по степи, среди «лодок» посерее. А влекли ее по степи двадцать два — Ягайло не поленился счесть — круторогих быка. Белоснежный шатер занимал ровно половину, другая же половина была занята разными устройствами для ханских утех. Там был и столик с резными креслами под сенью пальмы в кадке, и гимнастический зал с глиняно-соломенными чучелами для сабельной рубки, и даже небольшой бассейн, наполненный чистой водой, которой, вполне возможно, не хватало подданным и их стадам.

На платформе перед главным шатром стояли еще несколько, поменьше. Один ивовый каркас вместо войлока оплетали лозы дикого винограда. Другой, в рост человека, был обмотан тончайшим шелком с нарисованными на нем срамными сценами, на которых мужчины и женщины заплетались в какие-то странные узлы. Единственной одеждой у многих были высокие шапки или легкие платки, а у некоторых синие лица. Назначение шатра было понятно без дополнительных разъяснений, тем более что за дворцом владыки неотступно следовал караван бессчетных повозок с женами. Их окуривал густой, жирный дым из кухни, установленной на корме сухопутной ладьи их повелителя.

Ягайло подвел Буяна к одному из спусков с платформы, около которого дежурили два коренастых воина в меховых шапках и генуэзских панцирях. В руках они держали короткие древки с насаженными на них кривыми широкими лезвиями в руку длиной. Ягайло нацепил поводья Буяна на специальный колышек, приделанный к резным перилам, и прямо с седла перескочил на «трап». Воины оглядели его внимательно, но даже не попытались остановить. За их спинами неизвестно откуда нарисовался худенький старичок и, протянув сухонькую руку, ткнул Ягайло в грудь.