Литературное наследие
вернуться

Несмелов Арсений Иванович
Шрифт:

1928. № 5 (2175), 7 янв. С. 17.

Посвящение — Наталья Арсеньевна Митропольская (1920–1999), дочь Несмелова и Е.В. Худяковской (1894–1988).

БРАТИШКА-ТРУСИШКА

Похожая на точку по песочку ползет букашка. На букашку смотрит мальчугашка. Румян очень, На ножках прочен, В одной руке лопатка, В другой — лошадка, А в глазах страх. Букашка глазастая, рогастая, не пчела, не паук — необыкновенный страшенный жук. Паренек — на пенек и ревет… — Мама, это… медведь. Это что за бяка. Может быть, это собака. Прибежала мама и прямо (Володя кричит: не тронь.) жука на ладонь. Такая храбрая мама. И говорит: — Перестань реветь, это вовсе не медведь, это жучок медведка, случается в саду нередко, симпатичный и добрый жук. А сестренка, — ее зовут Ганна, — очень тонко высмеяла мальчугана: — У меня братишка — тру… тру… трусишка.

1928. № 97 (2267), 15 апр. С. 14.

Другие редакции стихотворений, вошедших в Собрание сочинений

СЛУЧАЙ

Вас одевает Ворт или Пакэн? (Я ничего не понимаю в этом.) И в сумрачном кафе-америкэн Для стильности встречались вы с поэтом. Жонглируя, как опытный артист, Покорно дрессированным талантом, Он свой весьма дешевый аметист Показывал сверкальным бриллиантом. Но, умная, вы видели насквозь И скрытое под шелком полумаски, Ленивое славянское “авось”, Кололи колко острые гримаски. И вдруг в гостиных заворчало “вор!” Предчувствуя уродливую драму, Вы первая сорвали приговор И бросили на провод телеграмму. И трус на миг остановил клинок Над узелком испытанной развязки, И щупальцы склонявший осьминог Был ранен жестом смелой буржуазки.

1922. № 201, 23 апр. С. 2.

В СТЕПЯХ

Щетина зеленого лука На серой иссохшей гряде. Степные просторы и скука, И пыльная скука везде! Вращает колеса колодца Слепой и покорный ишак, И влага о борозду бьется, Сухою землею шурша. И льется по грядам ленивой Струей ледяная вода, Не даст ни растения нива Без каторжного труда! Китаец, до пояса голый, Из бронзы загара литой, Не дружит с усмешкой веселой, Не любит беседы пустой. Он сохнет, горбатой мотыгой Царапая каменный грунт… И здесь ожидали вы сдвига И сеяли бурю и бунт! Зерно ли ложилось на камень, Иль сгнило в подвалах зерно, Но в бурю, в грохочущий пламень Уже не созреет оно! И снова — песчаная скука И зноем замедленный шаг, Щетина зеленого лука И серый покорный ишак. И ветер, сухой и ленивый, И стебля степного поклон, И ты, охраняющий нивы, Пылающий в небе Дракон. Ты, грозный, нещаден к пришельцам, Но нежно, крылат и кольчат, Любуешься бронзовым тельцем Коричневых китайчат.

1927, Харбин

1927. № 2057, 4 сент. С. 2.

В Собрании сочиненний — под загл. “Гряда” (I, 249).

ПЕРЕД ПОБЕГОМ

Я живу в обветшалом доме У залива. Залив замерз. А за ним, в голубой истоме, — Снеговой лиловатый торс. Та вершина уже в Китае, До нее восемнадцать миль. Золотящаяся, золотая, — Некой доблести Измаил! Я у проруби, в старой шубе, На уступах ледяных глыб, Вынимаю из синей глуби Узкомордых крыластых рыб. А под вечер, когда иголки В щеки вкалываются остро, Я уйду. У меня на полке, Как Евангелие, “Костер”. Вечер длится и рдеет книга, — Я старательная пчела, И огромная капля мига Металлически тяжела. А под утро, когда мне надо Разгребать занесенный двор, На востоке горы громада — Разгорающийся костер. Я гляжу: золотая глыба, Великанова голова?.. И редеет и плещет рыбой Розовеющая синева. И опять я иду на льдины И разматывая лесу, И гляжу на огни вершины, На нетлеющую красу… Если сердце тоска затянет Под ленивый наважий клев, Глянешь вверх и с вершины грянет Грозным именем: Гумилев!

1924, Бухта Улисс

1931. № 252 (3454), 18 сент. С. 3.

В Собрании сочинений — без загл. (I, 207–208; II, 655–656).

О ХАРБИНЕ И О НАС

I Под асфальт сухой и гладкий, — Насыпь наших лет, Изыскательской палатки Канул давний след. Рядом сотня… Коновязи. Говор казаков. Нет с былым и робкой связи: Русский рок таков! Инженер. Расстегнут ворот, Взор стальных глубин. — Здесь построим русский город, Назовем — Харбин. Одержимый, без дороги По болотам мчит. И за ним спешит треногий Друг — теодолит. В этой правде, точно в сказке, — Через триста лет, — Не Петровской ли закваски Обнаружен след?.. Не державное ли слово Сквозь века зовет? Новый город зачат снова, Зачат и растет! II Как чума, тревога бродит, — Гул лихих годин! Рок черту свою проводит Близ тебя, Харбин. И опять года глухие, Запад полн огня. Вот и нет тебя, Россия, Государыня! Буря злится, буря длится, Тянет темный час… Уцелела ты, Царица, Только подле нас! Мало воздуха и света. Думаем, молчим. На осколке мы планеты В будущее мчим! Скоро ль пристань, иль не скоро, — Сумрак наш рассей. Про запас Ты, видно, город Выстроила сей. Сколько ждать десятилетий, Честь твою беречь? Позабудут скоро дети Отческую речь! III Тридцать пять прошло сегодня, Сто еще пройдет! Что сулит рука Господня И куда ведет? Город вырос, горд и строен, — Будет день такой, Что не вспомнят, что построен Русской он рукой! Пусть удел подобный горек, — Не опустим глаз: Ведь какой-нибудь историк, Вспомнит и о нас. Позабытое отыщет, Впишет в скорбный лист… Да на русское кладбище Забежит турист. Он возьмет с собой словарик Надписи читать. Так погаснет наш фонарик, Утомясь мигать!

16 августа 1933

1933. № 233 (4258), 31 авг. С. 19.

В Собрании сочинений — под загл. “Стихи о Харбине” (I, 137–138).

ДЕД ПОНУЖАЙ

1919-20 — 1934-35

Эшелоны, эшелоны… перегоны… Далеко по рельсам не уйти: Замерзали красные вагоны По всему сибирскому пути. В это время он и объявился, Тихо вышел из таежных недр. Перед ним, богатырем, склонился Даже гордый забайкальский кедр. Замелькал, как старичок прохожий, То в пути, то около огней. Не Мороз ли, дедка краснорожий, Зашагал у воткинских саней. То суров, то ласков, то безумен, Вместе с нами ходит на врага… Может быть, он колдовской игумен. Не напела ль дедушку тайга? Стар и сед, а силы на медведя, — Не уходят из железных рук!.. То идет, то на лошадке едет, Пар клубится облаком вокруг. Выбьешься из силы — он уж рядом: Проскрипит пимами, подойдет, Поглядит шальным косматым взглядом И за шиворот тебя встряхнет. И растает в воздухе морозном, Только кедр качается, велик… Может быть, в бреду сыпнотифозном Нам тогда привиделся старик. А уж он перед другим отрядом, Где-нибудь далёко впереди… То обходит, то шагает рядом, Медный крест сияет на груди. Рукавицей бьет о рукавицу, Ох, бывал таежный человек!.. Если вьюга хлесткая озлится, — Вынюхает, высмотрит ночлег! — Кто ты, дедка? Мы тебя не знаем, Ты мелькаешь всюду и везде… — “Прозываюсь, парень, Понужаем, Пособляю русскому в беде! С вами я связался не случайно, — Пособляю выбраться скорей”… И в глазах его сияла тайна Наших сказочных богатырей. Да, до сердца, сердце обнажая, Этот взор прожег каленый след, И о взоре деда Понужая Вспоминаем через столько лет.

* В эту ночь нацедимте в бокалы *

В эту ночь нацедимте в бокалы Нашей горькой памяти вино: Слаще меда, крепче водки пьяной Опьянит соратников оно! Догоняют, настигают, наседают, Не дают нам отдыха враги, И метель серебряно-седая Засыпает нас среди тайги. Нам ночлег под кровом не обещан, У костров ложимся на тропе… Как прекрасно позабытый Ещин Эти ночи страшные воспел. Бороды в сосули превращались, В градуснике замерзала ртуть, Но, полузамерзшие, бросались На пересекающего путь! Брали села, станции набегом, Час в тепле, а через час — поход. “Жгучий спирт мы разводили снегом, Чтобы чокнуться под Новый год!” И опять винтовку заряжая, Шел солдат дорогой ледяной… Смертная истома Понужая, Старика с седою бородой. Эшелоны, эшелоны… перегоны, А возок таежный снаряжай!.. Вымерли и вымерзли вагоны, Зашагал по чащам Понужай.

6 декабря 1934

1935. № 1 (4702), 1 янв. С. 6.

В Собр. соч. под загл. “Понужай” (I, 132–134). Ст-ние приурочено к годовщине Великого Сибирского Ледяного похода — отступления Восточного фронта армии адмирала Колчака на восток.

РАССКАЗЫ

Домик над бухтой

Эмигрантское

Из казармы, полуразрушенной снарядом с японского крейсера и покинутой солдатами народной армии, ушедшими в сопки и разбежавшимися, Петровский перетащил тяжелые железные кровати и стал устраиваться. Он выбрал для жилья маленький офицерский флигель, застеклил окна в двух комнатах и поправил плиту.