Вам не стоит судить о внешних результатах, заключающихся в количестве проданных книг. Мы с Вами знаем, что обычно именно лучшие и наиболее ценные вещи не сразу бывают востребованы, но это приходит позже, и мы должны верить, что в немецких читающих кругах однажды Ваши книги получат спрос, которого заслуживают.

Нам доставило бы особенно большое удовольствие, если бы Вы проявили к нам доверие и предоставили нам Ваши дальнейшие рукописи для публикации. Любую рукопись, которую Вы нам пришлете, мы с удовольствием напечатаем. Если Вы могли бы прислать нам Ваши рассказы – я знаю от Вас и от Макса Брода, как много у Вас их накопилось, – мы приняли бы их с особой благодарностью. Нужно также принять во внимание, что публика интересуется больше произведениями со связным, определенным сюжетом, понятным для обыденного восприятия, чем разрозненными маленькими рассказами. Это – банальное и бесчувственное отношение со стороны читателя, но это так. Из-за шума, который поднимается вокруг длинных романов, мы не сможем достичь такого же уровня продаж Ваших рассказов, и успех данного рода литературы будет зависеть от того, как мы продадим предшествующий тираж.

Пожалуйста, дорогой г-н Кафка, дайте знать, на что мы можем надеяться в ближайшем будущем.

Надеюсь, что Ваше здоровье снова в порядке, и желаю Вам всего самого наилучшего.

Курт Вольф».

Несмотря на такого рода ободрение, Франц не смог завершить ни одного из трех своих длинных романов. Он планировал завершить роман «Америка». Я помню, что это было единственное произведение Кафки, заканчивавшееся на оптимистической ноте. С другой стороны, Франц одно время хотел привести своего героя Карла Россмана к трагическому концу. В своем дневнике от 29 сентября 1915 г. он сравнивает два своих романа «Пропавший без вести» («Америка») и «Процесс», герой которого назван К. Он показывает, что «Россман и К., невиновный и виноватый, оба, в конце концов, уничтожены судебными приговорами».

Роман «Америка» написан легкой рукой, светлыми красками, и в нем выражено больше надежд, чем в двух последующих книгах.

В этой книге также можно обнаружить короткий комментарий, автопортрет в дневнике. Я процитирую следующие строки, потому что в них выражена тонкая проницательность, с которой Кафка рассматривает творчество Диккенса, где восхищение этим автором сочетается с его острой критикой. И только сквозь прямое проникновение в суть вещей можно получить необычайную глубину и справедливость суждения. Его способен вынести только человек, кто при всей своей вере в непостижимое остается здравомыслящим и равнодушным к искушению впасть в дешевый мистицизм, кто никогда не позволял себе быть настолько ослепленным хорошими качествами человека или писателя, чтобы не увидеть их отрицательных свойств, и кому, с другой стороны, со всей очевидностью представлены пороки и недостатки каждого явления, не мешающие в то же время осознавать присущие ему достоинства. Так же, как Кафка оценивал Диккенса – ясно, правдиво и целостно, – так же он смотрел и на целый мир.

В одном месте дневника написано: «Копперфильд» Диккенса. «Кочегар» – полнейшая имитация Диккенса, но я хотел написать еще лучше. История железной дороги, распространяющий счастье очаровательный герой, работа прислуги, любовь в деревенском поместье, грязные дома и т. д. Кроме всего прочего – метод. Это было мое намерение, теперь я это вижу, написать роман в духе Диккенса, только обогащенный резким светом моего времени, и создать простоватого героя, которого я буквально высасываю из пальца. Талант Диккенса и беззаботный мощный размах, но в этой связи – пассажи ужасающей немощи, в которых царит невероятная мешанина, – вот чего он в итоге достиг. Грубость – результат бездумности в целом, грубость, которой я, благодаря своей слабости и умудренный своим эпигонством, все же избежал. В его манере переполнять повествование эмоциями чувствуется бессердечность; Диккенс использует оскорбительные, грубые характеристики, которые искусственно приделываются к каждому персонажу. Автор не смог бы стряпать без них свои истории даже для сиюминутного чтения».

У Франца Кафки было высшее понимание брака. Он писал об этом в «Письме моему отцу»: «Жениться, создать семью, принять всех детей, которые появляются на свет, поддерживать их в этом изменчивом мире и даже повести их по жизненному пути – это, на мой взгляд, самое большое, что может сделать человек. То, что многим, казалось бы, это легко удается, не может противоречить вышеприведенному утверждению, поскольку, во-первых, на самом деле это удается немногим, а во-вторых, эти «немногие» обычно не стремятся к этому, а просто это так «случается». Для них это – не «самое большее», но благое и достойное уважения дело. В конце концов, речь идет не только о наивысшем, а о том, чтобы достойно приблизиться к нему. Иначе говоря, нет необходимости взлетать прямо к солнцу – достаточно пробраться к маленькому чистому месту на земле, иногда освещаемому солнцем, где можно было бы немного погреться».

Так же в рассказе «Одиннадцать сыновей» выражено высочайшее уважение к семье, к патриархальному образу жизни. В дневнике Франца описана необычайная радость отца, когда он рассказал всем домашним о том, что у него родился внук. Эта сцена описывается с той смесью изумления, глубокого одобрения, света и критической насмешки, которая характеризует отношения отца и сына в «Приговоре». Прозаический отрывок «Одиннадцати сыновей», которому уже дано было несколько объяснений, представляет собой, по моему мнению, желаемую картину отцовства и основ семьи, которая противопоставляется примеру отца как нечто равноценное, как нечто прекрасное и патриархальное, граничащее с мистикой во всей простоте жизни. Это объяснение не противоречит тому, что однажды сказал мне Франц: «Одиннадцать сыновей» – это просто одиннадцать историй, которые я сочинил в тот момент». Как-никак, эти истории были его сыновьями. В своих произведениях он достигал, хотя и вдалеке от своей семьи, независимо от нее, нечто подобное его отцовской созидательной мощи – в этом я следую точке зрения Франца, это не мое собственное мнение. Идеал, который возник у него перед глазами, когда он однажды прочитал «со сдерживаемыми рыданиями» книгу о войне 1870 – 1871 гг., – «быть отцом и спокойно говорить со своим сыном. Но ни у кого не может быть маленького молоточка вместо живого сердца». Можно представить, как подействовала на него встреча с девушкой, на которой он первое время хотел жениться. Он познакомился с Ф. в августе 1912 г. Мы нашли среди бумаг Кафки набросок письма от 9 ноября 1912 г., где он писал:

«Дорогая барышня!

Вы не должны мне больше писать, и я не должен писать Вам. Своими письмами я делаю Вас несчастной, и сам ничего не могу с этим поделать. Я должен признаться, что не нуждался в том, чтобы прислушиваться к бою часов прошлой ночью, я полностью осознавал текущее время перед написанием моего первого письма, и если, несмотря на все это, я постараюсь прильнуть к Вам, то в любом случае заслуживаю проклятий, если меня уже не проклинают. Если Вы хотите, чтобы я вернул Вам Ваше письмо, я непременно сделаю это, но мне хотелось бы его сохранить. Но если Вы очень хотите, чтобы я Вам его отдал, вышлите мне открытку с просьбой об этом. Забудьте обо мне как можно скорее и живите мирно и счастливо, как и раньше».

Это письмо показывает, что Франца уже стал мучить страх и у него появилось желание отступиться.

Несмотря на это письмо или набросок письма, переписка между Прагой и Берлином продолжалась. Их отношения были долгое время как бы в подвешенном состоянии. Девушка начинала сомневаться, ей казалось, что Франц не подходит для обычной семейной жизни. Она хотела порвать отношения, вследствие чего он удваивал усилия, чтобы удержать ее. Когда от нее не было известий, он чувствовал себя несчастным. Когда от нее приходили новости, он мучился еще больше. Он не представлял, как сможет жить вместе с женой.