Шрифт:
Анна (входит).Здравствуйте, Яков Антонович!
Богомолов. Моё почтение, уважаемая.
Анна. Ф-фу! Посмотрели бы вы на реке — ужас! Мужчины, женщины, совершенно голые…
Богомолов. Да, да! Как в раю…
Анна. Как в аду… это — вернее!
Сомов (подвигая стул матери). Садись, мама!
Богомолов. Эх, замечательная водка была в наше время!
Второй акт
У Терентьева. Тоже новенькая дача с небольшой террасой, на террасу выходит дверь и два окна; с неё до земли четыре ступени. Сад: четыре молодые ёлки, они — полузасохли; под каждой — клумба для цветов, но — цветов нет, клумбы заросли травой. Две окрашенные в зелёную краску скамьи со спинками. У забора — кегельбан, начинается он небольшим помещением, в котором стоит койка, стол, два стула. В двери и окнах мелькает фигура Людмилы, племянницы Терентьева. На террасе играют в шахматы Китаев и Семиков.
Китаев. Не видишь? Шах королеве!
Семиков. Ах ты… Скажи пожалуйста!
Китаев. Тебе, Семиков, на шарманке играть, а не в шахматы.
Семиков. Не Семиков, а Семи-оков! В «Известиях» напечатано о перемене фамилии. Семик — языческий праздник, суеверие, — понял?
Китаев. А ты — играй, двигай!
Семиков. Вот я и вставил оник: Семи-о-ков! Пустой кружочек, а — облагораживает.
Китаев. Да ты — играй! Ну, куда полез? Шах королю!
Семиков. Какой несчастный случай!
Китаев. Ну тебя к чертям! Неинтересно с тобой.
(Закуривает. Вышла Людмила, взяла стул, ушла. Оба смотрят вслед ей, потом друг на друга. Семиков складывает шахматы в ящик. Доносится пение скрипки.)
Семиков. И под стихами приятно подписать: Се-ми-оков.
Китаев. А всё-таки как ловко ни играй на скрипке, — гармонь преобладает её.
Семиков. Теперь стихи легко у меня текут.
Китаев. Как слюни. Я, брат, творчество твоё — не люблю, жидковато оно.
Семиков. Ты не понимаешь, а Троеруков…
Китаев. Он тебя хвалит, потому что — запуганный интеллигент. Хотя — башковатая личность… Правильно говорит: конечно, говорит, существует масса, но — без героев история прекращается. Это — верно: ежели я себя не чувствую героем, так меня вроде как и нет совсем. Тут можно дать такой пример: построили судно, так допустите его плавать, а ежели оно всё на якоре стоит, — так на кой чёрт его нужно?
Семиков. Да, это верно!
Китаев. Или пошлют человека в болото — плавай! А — куда по болоту поплывёшь? Вот, примерно, я…
Людмила. Китаев, ну-ка поди сюда, помоги.
(Китаев уходит.)
(Семиков вынул книжку из кармана, читает, шевелит губами.)
(Входит Миша.)
Миша. Ты чего тут делаешь?
Семиков. В шахматы играл.
Миша. Спевка — здесь, в семь?
Семиков. Да.
Миша. Арсеньеву — не видал?
Семиков. Была, занавес чинить ушла.
Миша. Стихи читать будешь?
Семиков. Могу.
Миша. Старые?
(Людмила в дверях.)
Семиков. Нет, вчера написал:
Года за годами бегут, А людям жить всё трудней, И я понять не могу Бешеный бег наших дней. Куда они мчатся, куда?Миша. Ну, ты это брось! Кому интересно, чего ты не понимаешь?
Людмила. Как это, Ванечка, в башке у тебя заводятся такие скушные слова? Пахинида какая-то…
Семиков. Говорят — «панихида», а не «пахинида».
Людмила. Ну — ладно, сойдёт и пахинида! Сбегай-ко в клуб, там, наверное, дядя, скажи — обед давно готов. И Арсеньеву зови, если она там… (Семиков обижен, уходит. Людмила садится на стул.)Знаешь, как Саша Осипов прозвал его? Стихокрад; он, говорит, чужие стихи ворует, жуёт их и отрыгает жвачку, как телёнок. Ой, Мишка, надоело мне хозяйничать! Учиться хочу, а — как быть? Уговариваю дядю — женился бы! А я — в Москву, учиться! Ежели здесь останусь — замуж выскочу, как из окна в крапиву.