Сапожников пожал плечами, он, конечно, не мог вспомнить, не только когда читал Тургенева, но и название хотя бы одного его произведения.

– А я, – так и не дождавшись ответа, продолжил Липсиц, – в прошлом месяце. И Достоевского, и Чехова, а томик Пушкина лежит у меня на прикроватной тумбочке. Каждый вечер, каким бы я ни был уставшим, я перечитываю его стихи. Вы поймите, что я не меньше русский, чем вы. Но я конечно же американец. Потому что эта великая страна позволила реализоваться моей мечте – творить. Еще неизвестно, как сложилась бы моя жизнь, останься я в России, но сослагательных наклонений в истории не бывает, и я сегодня являюсь тем, кто я есть. Одна моя половина – русская, другая – американская, и никогда по-другому не произойдет, во мне никто не сможет победить.

От удивления Сапожников и Авдеев открыли рты.

– А почему же все эти годы ты ни разу не приезжал в Москву? – осведомился Михаил Петрович.

– Я приезжал несколько раз в составе официальных делегаций на один-два дня. День – доклад, встречи. Второй – по пути в аэропорт поездка на кладбище к дедушкам и бабушкам.

Авдеев утвердительно кивнул. Очевидно, приезды Липсица были зафиксированы российскими спецслужбами.

– Что же ты ни разу не позвонил? – с обидой спросил Сапожников.

– Я не знал, помнишь ли ты меня, захочешь ли встречаться, да и потом – те десять минут, которые я обычно имел для личных встреч, могли тебя просто обидеть.

– Жаль. Наверное, если бы ты меня нашел, у нас не случилось бы такого «романтического приключения». – Сапожников обвел рукой всех присутствовавших за столом.

– Кто знает? – Липсиц посмотрел на Авдеева, давая понять, что если кто и мог знать о возможных вариантах развития событий, то это Антон. Авдеев, не собираясь дискутировать на эту тему, отпил большим глотком из бокала, покрутил его в руках, посмотрел через содержимое на свет и поставил обратно на стол. Он сумел собраться с мыслями, наметил линию поведения и сейчас чувствовал себя абсолютно спокойно.

Антон Николаевич был профессионалом высочайшего класса, в его арсенале, как у классного футболиста, годами оттачивающего стандартные положения, существовал набор схем, позволяющих смоделировать практически любую жизненную ситуацию. Поначалу он растерялся, и произошло это потому, что его подопечный пошел по очень необычному пути, а потом в голове выстроилась цепочка, сложенная из последовательных действий. Хотя все происходящие события носили крайне нестандартный характер и казалось, их нельзя унифицировать, многолетний опыт аналитика позволил Антону адаптировать их под типовые модели поведения. Кто-то другой на его месте мог оказаться в данном положении ведомым и как итог проиграть, но Авдеев был не таким. С той минуты, когда он понял, что в состоянии снова контролировать ситуацию, тут же будто вознесся над сидящими рядом одноклассниками и принялся внимательно наблюдать, в каком ключе будет дальше развиваться беседа. Авдеев был готов в любой момент повернуть разговор в интересующем его направлении.

– Итак, если вы смогли в это поверить, я люблю Россию и не делал ничего, идущего ей во вред…

Сапожников перебил Липсица:

– Здесь ты лукавишь. Благодаря твоим разработкам Америка создала систему космического нападения, и об этом знает весь мир. Основная стратегическая цель – Россия. Это, наверное, от твоей большой любви к нашей Родине.

– Не говори ерунду, – спокойно парировал Липсиц. – Да, действительно, мои разработки положены в основу американской космической доктрины, но только не наступательной, а оборонительной!

После этих слов Сапожников потерял дар речи и с удивлением посмотрел на Авдеева, потом на Липсица и в конце остановил пристальный взгляд на Антоне. Тот, сделав вид, что не понял причину такой реакции Михаила Петровича, спросил:

– Ты смог бы мне пояснить, почему твои гениальные открытия происходят как по заранее разработанному плану: один раз в три года?

– Никогда не задумывался над этим, – ответил Мотя, и по тому, как он это сказал, Сапожников понял: «Он удивлен заданным вопросом».

Скрывать свои эмоции Липсиц не умел, и если Михаил Петрович догадался об этом, то Авдеев и подавно.

Почувствовав возникшую неловкость, Липсиц решил исправить положение:

– Мне кажется, это заявление объясняется тем, что у каждой идеи есть собственный жизненный цикл. Примерно так же, как у любого существа: рождение, жизнь и смерть. Считаю, что моя мысль как ученого, работающего на прикладную науку, материальна, она сначала рождается, потом живет, и вместо смерти ее используют в другом, измененном виде для развития техники и технологии. Мне интересны только первые две стадии, а третья – скучна и рутинна. Какие получатся спутники или их вооружения, меня не интересует.

Авдеев отрицательно покачал головой.

– Что, не веришь? – впервые потерял самообладание Липсиц.

– Не очень! Но ты продолжай, я случайно так отреагировал.

– Дело твое, можешь мне не верить! – обиженно произнес Липсиц. – Тем не менее продолжу. Первые две стадии, о которых я сказал, живут обычно года три, именно благодаря этому, по-видимому, и начинаются мои новые исследования с такой периодичностью. Я, кстати, до этого никогда не задумывался об установленной тобой временной зависимости.