— Неужели? А не врешь? А как тогда называется эта хрень про прямую линию между двумя точками?

— Я думаю, что она так и называется: хрень про прямую линию между двумя точками.

Детектив в притворном смирении подносит сложенные ладони к груди, слегка кланяется и замечает:

— Я никогда не претендовал на то, чтобы меня называли великим мудрецом.

— Ну и что, есть в справочнике Питер Робишо?

— Этих твоих Робишо там четырнадцать штук. — Хэд листает лежащий у него на столе блокнотик на пружинке, что я склонен воспринимать как обнадеживающий признак. — Из них парочка умерли в Центральном округе. По крайней мере я получил информацию, что свидетельства об их смерти выданы в Квинсе. Ты даже не представляешь себе, насколько легче работать, когда человек, которого ты ищешь, успел обзавестись законным, оформленным по всем правилам свидетельством о смерти.

— Думаете, он умер?

— Я просто сказал, что так легче искать. Не больше и не меньше. Впрочем, не думаю, что среди этих Робишо-покойников был тот, которого ты ищешь. Один слишком стар, другой слишком молод, а третий слишком уж чернокож. Ты ведь вроде бы говорил, что твой Робишо — белый?

— Приятно слышать, что вы обращаете внимание даже на такие мелочи, — заявляю издевательским тоном. — Как насчет живых Робишо?

Хэд кивает и углубляется в изучение своего блокнотика.

— Ну, один, положим, вот уже несколько лет зону топчет. Его держат в тюрьме на севере штата по обвинению в убийстве. Но знаешь, что-то мне подсказывает, что это тоже не тот, кого ты ищешь. Судя по материалам дела, прикончил он всю свою семью — всех родственников до единого. Твоя-то девчонка вроде бы жива?

— Типа того.

— Один служит в армии… в Германии. Пришлось даже туда позвонить. Увидишь счет за международный звонок — охренеешь. Ну а что касается остальных… Алле-оп! — Хэд потирает руки, как иллюзионист, только что удачно продемонстрировавший трудный, но эффектный фокус. — Используя свои профессиональные навыки, наработанные методики и просто личный опыт, я, веришь не веришь, расправился со всеми остальными кандидатами и могу твердо заявить, что твоего Робишо среди них нет. — С этими словами он запихивает себе в пасть очередное омерзительно желтое пирожное.

— Ну, хорошо, предположим, что все так. Тогда какие выводы?..

— Как я уже сказал, — с трудом произносит Хэд с набитым ртом, — я позвонил в Германию и сделал там запрос. — Наконец прожевав, он вытирает рот носовым платком и продолжает: — Дело, как видишь, затягивается. Вот почему я и предложил тебе зайти, чтобы побеседовать лично. Сложившуюся ситуацию можно описать следующим образом: наше расследование оказалось, как гласит пословица, на перекрестке.

— Вы, наверное, имеете в виду «на распутье» или «на развилке»?

— В смысле?

— В упомянутой вами пословице или, скажем так, устойчивом выражении не используется слово перекресток.

Хэд вытирает пот со лба все тем же жирным носовым платком.

— А вот здесь ты и не прав. Никаких развилок. Это слово от вилки происходит. А у вилки четыре острых кончика, ну, на худой конец, три. Перед нами же стоит выбор всего-навсего из двух вариантов.

— Может быть, соизволите их огласить?

— Ну, первый вариант — это расширение зоны поиска… Можно поднять кое-какие полицейские материалы, поискать по базе владельцев машин, да мало ли еще способов. Если хочешь, яви Олбани могу съездить. В тамошнем архиве хранятся сведения обо всех скончавшихся людях. Я имею в виду, в штате Нью-Йорк, разумеется. Если же он умер в Джерси или Коннектикуте, придется все начинать заново. И соответственно, обращаться в архивы этих штатов. Телефонные справочники у них, кстати, там тоже свои есть. Но, как честный партнер, должен предупредить тебя: на все эти мероприятия потребуется некоторое время и… — Он выразительно потирает большим пальцем об указательный, давая понять, что затраченное им «некоторое время» обойдется мне в «некоторую сумму». — Я же не могу в дополнительные расходы залезать без согласия клиента. Если, конечно, карманы у тебя не бездонные.

— Я бы так не сказал. Короче, второй вариант какой?

— Второй вариант, — произносит Хэд, — заключается в том, чтобы больше ничего не делать.

Поразмыслив секунду-другую, я говорю:

— Не стану утверждать, что какой-то из вариантов мне нравится больше, чем другой. Оба хреновые.

— Знаешь, сынок, что я тебе на это скажу? Иногда приходится играть по тем правилам, которые не ты устанавливаешь, а которые жизнь тебе навязывает.

В конце концов мы соглашаемся на том, что Хэд поработает еще неделю. По крайней мере за это время должен прийти ответ насчет Питера Робишо, который служит в Германии. Я отдаю Генри Хэду еще пятьсот долларов и, спустившись по лестнице, выхожу на улицу — под ледяной дождь, который льет, не прекращаясь, уже неделю.

«Рождество у Киршенбаумов» — такое словосочетание звучало бы оксюмороном, если не знать при этом самого Ларри Киршенбаума. С чисто адвокатским прагматизмом он рассудил так: если мои клиенты принадлежат к разным религиозным конфессиям, то почему бы и мне не праздновать вместе с ними все те праздники, которые отмечают и они. В общем, каждый год с полсотни гостей водят хоровод у Киршенбаумов под трехметровой елкой. Обслуживают вечеринку обычно весьма аппетитные девочки-официантки, одетые по такому случаю в красные колпачки и коротенькие красные юбочки. «Озорные эльфы» обносят гостей картофельными оладьями латкес с мацой. В этом году с менорой и рождественским подсвечником будет соседствовать ритуальный светильник кинара, используемый приверженцами африканского культа кванза, — своего рода реверанс в сторону одного средней известности рэпера, которого Ларри успешно отмазал, когда того обвинили в незаконном владении оружием. Несмотря ни на что, весь этот бардак по-прежнему называется Рождеством, а точнее, Рождеством у Киршенбаумов, как дань уважения бесчисленным католикам ирландского происхождения, чье стремление к перемещению в пространстве за рулем своего автомобиля неизбежно противоречит неравнодушию к спиртному, позволяя Ларри заработать на хлеб с маслом.

В пятницу вечером, снабдив Дэнни Карра очередным мешком травы на выходные, я еду на электричке домой. Я не возвращался сюда с тех пор, как перебрался в город. Приезжаю я поздно вечером, и меня никто не встречает — не то все спят, не то никого нет дома. В старой привычной кровати спится мне хорошо. С утра я выхожу в кухню. Мама уже стоит у плиты и печет блины.

— Отец дома ночевал?

— Не знаю, — отвечает мама, — по крайней мере, я уснула, не дождавшись его.

Я ставлю тарелку со стопкой блинов на стол, поливаю их сиропом, и тут через заднюю дверь в кухню вваливается отец. Он изрядно помят — судя по всему, со вчерашнего дня еще не переодевался. Отец целует севшую за стол маму в макушку и говорит: