— Десять, — так же серьезно ответил Володя.

— Десять! Десять! — закричали дети с восторгом.

Давно ребята не ели такого сытного обеда. Хотя каша была без сала, но зато хорошо посолена, да и принесли ее из настоящего солдатского котла. Цикорий тоже пили с настоящим сахаром.

Вечером утомленные, но счастливые ребята вошли в дом Володиного отца. Илья Митрофанович ахнул от удивления: пять новых красноармейских котелков были наполнены гильзами.

— На склад залезли?! — возмущенно спросил Илья Митрофанович, хватаясь за ремень.

Разузнав все обстоятельно, Илья Митрофанович так разволновался, что стал отирать рукавом повлажневшие глаза. В свою очередь он рассказал детям о том, как сегодня рабочие принесли в мастерские: кто чайник, кто самовар, как выплавляли из этой меди детали к сельхозинвентарю.

— И наш самовар в общую печь пошел, и медный чайник старика Егорыча — все там, ребята. Завтра и ваши гильзы пойдут в дело... Повезем в деревню на хлеб менять.

В памяти крестьян Большой Александровки этот день останется навсегда. Спозаранку понаехали представители уездной власти. Они развесили по селу плакаты: «Нуждающемуся крестьянину — сельхозинвентарь, голодному рабочему — хлеб!», «Ни одной незасеянной десятины!». Потом разошлись по ближним хатам погреться.

Первыми возле плакатов оказались мальчишки. Они по буквам читали лозунги и, громко выкрикивая новые для них слова, бегали по улице.

Весть о привезенных плугах, боронах, сеялках и бочке колесной мази быстро облетела село. Вскоре к подводам стали степенно подходить крестьяне. Они по-хозяйски осматривали, ощупывали «товар» и приценивались к нему, покачивая головами, рассуждая вполголоса. Потом неторопливо уходили домой за зерном.

К исходу дня обмен привезенного сельхозинвентаря закончился. В навал лежали десятка четыре мешков зерна. Бедняку Изоту Костенко, к величайшей зависти односельчан, городские гости почти даром отдали новенький плуг — за полтора мешка кукурузы.

Счетовод рабочего кооператива Ивлев подводил итог товарообмена.

Остался неотоваренным лишь трехлемешный плуг. На него мужики глядели, как на диковинную машину.

— Что же, берем? — спросил один гладко выбритый мужчина в буденовке. — Расход пополам.

Слова эти были обращены к бородатому толстяку, перетянутому женским поясом. Толстяк, не спеша, процедил:

— И хочется, и колется... Цена — ух!..

— Цены кооперативные, — не отрываясь от своих дел, заметил счетовод Ивлев. — Десять пудов пшеницы — и плуг можете пускать в борозду...

— Ну ладно, — хлопнул в ладоши буденновец. — Поддержи, Юхим!

Не прошло и десяти минут, как на весах оказались мешки с зерном, будто стояли приготовленные за углом. Плуг торжественно выкатили на середину улицы: пусть все знают, какую штуковину облюбовали себе Юхим с Федором Стаднюком.

К Ивлеву подошел человек в затасканном полушубке и кожаной кепке с длинным козырьком. Его изборожденное глубокими морщинами лицо расплылось в улыбку.

— Я из комбеда... Серобаба Пилип... За полевого ездил с утра. Расторговались? Вот это хорошо, настоящая смычка!

— Хорошо, да не дюже, — проворчал счетовод, недовольно ткнув пальцем в раскрытую книгу. — Деревня у вас прижимистая...

— Хлеб тоже на дороге не валяется... Мужик не жаден, он расчетлив. В крестьянина верить надо. Я вот беспартийный, а верю в коммунизм, як жинка в райскую жизнь... У нас тут не все одним лыком шиты, — уже тише добавил Серобаба.

Потом он снял кепку и присел на весы рядом со счетоводом, угощая его самосадом.

Но счетовод мало радовался удаче. Мысли его были в городе, где голодные люди ждали хлеба. Он видел перед собой бледное лицо сынишки, еще не поправившегося от тифа.

— Хлеб завтра отошлем, а сами останемся здесь: поможем крестьянам ремонтировать инвентарь, — добрея, медленно ронял слова Ивлев.

Общее собрание александровских крестьян открыл председатель волисполкома, демобилизованный Олекса Вакуленко. После контузии у него был нервный тик: подергивалась жилка под глазом. Он оглядел крестьян, пристроившихся на подоконниках и прямо на полу, и лицо его выразило недоумение...

— Все в сборе, а кулаков маловато, — проговорил он сидящему рядом с ним человеку в очках. Затем Вакуленко подкрутил фитиль висячей керосиновой лампы и, выждав, пока задние ряды угомонятся, объявил громко:

— Слово о международном положении, о смычке и товарообмене с крестьянами Большой Александровки имеет секретарь Херсонского уездного комитета партии большевиков товарищ Варич.

— А может, начнем со смычки с Александровкой, а тоди вже хай международное? — несогласно вставил длиннобородый крестьянин в домотканой свитке.