Никакими жестокостями врагу не удалось остановить победоносного движения революции. Жизнь поднималась из руин, жизнь продолжалась.

Особому отделу охраны границ приходилось решать а такие проблемы, как подвозка лесных материалов в город для ремонта судов. А саботаж уже начался, невидимая рука создавала одно препятствие за другим. Сплав по Днепру прекращен с первого года империалистической войны. Необходимо время и большие ассигнования на восстановление сплавной службы. Где теперь бесстрашные плотогоны, способные провести миллионы кубометров древесины через крутые Днепровские пороги от Смоленска до самого Черного моря?

Чем дальше откатывалось от границ молодого государства эхо войны, тем больше появлялось забот гражданского порядка. Проблемой восстановления флота уже занимались в Москве.

Первый удар колокола, призывавшего к заутрене, заставил Бородина вздрогнуть, недружелюбно взглянуть в сторону серого здания с приземистым куполом и колокольней.

Сергей Петрович направился в кабинет. Через открытое окно проникала мелодия песни. Красивым, сочным голосом пела женщина: «Очи черные, очи страстные...»

— Арестованная цыганка из Каховки, — пояснил вошедший Потемкин. — Три дня не давала никаких показаний, не промолвила ни единого слова при допросе, и вот запела...

Потемкин положил перед Бородиным самодельный конверт из оберточной бумаги с сургучной печатью. Вскрыв его, Бородин прочел постановление об аресте: «Задержана по подозрению в шпионаже, вещественных доказательств и никаких документов не обнаружено». На небольшом клочке бумаги — записка, заменяющая препроводительную. Там значилось: «Товарищ начальник, прошу вас лично допросить подозреваемую. Чую что-то недоброе в этой заблудившейся в моем районе красотке, а доказательств нет. Нач. пункта охраны границ Каховского р-на Рогов».

— Чую, говорит. Это хорошо — иметь чутье, догадку, проницательность, основанную на предшествующем опыте, а какой у нас опыт, Федор?

Со двора по-прежнему неслась песня: «Очи черные...» Сергей Петрович осторожно приоткрыл окно, выходившее во двор. У входа в караульное помещение на скамье сидела женщина, чистила картошку и пела. Невдалеке стоял часовой.

— Перестань, говорю, у нас вашему брату петь не положено, — строго сказал он.

— Посадили в клетку и петь не разрешают, хороша свобода, — поднявшись, ответила женщина и сделала шаг к часовому.

— Чего уставилась, не прошибешь. Садись, говорю, а коли петь хочешь, мурлычь под нос.

Женщина села и молча принялась за свое дело. Сергей Петрович закрыл окно и посмотрел на часы.

— Приведи ее ко мне, товарищ Потемкин.

В кабинет небрежной походкой вошла молодая женщина. На ее плечах лежала черная шаль, в глазах зарябило от цветастой юбки. Сергей Петрович, прищурившись, посмотрел в ее неспокойные, черные, как сливы, глаза. Она вызывающе подбоченилась.

— Что же не стращаешь меня, начальник?

— Зачем? Ты ворона пуганая, — мягко ответил он.

— А ты, ворон, крови моей жаждешь?

Сергей Петрович молча наблюдал нервное подергивание ее пухлых губ.

— Закурить дай, — простонала цыганка.

— Не курю, — спокойно ответил Бородин.

Она опустилась на стул и долго молчала.

— Дай руку, начальник, погадаю.

Он машинально протянул руку, и ее пальцы коснулись его ладони.

— Доброе сердце у тебя, начальник, и душа твоя, что птица, жизнь твоя будет метаться в казенном доме сорок лет и четыре года. Смерть пять раз придет за тобой и пять раз уйдет от тебя, любовь ты получишь скоро, но она отойдет от тебя, счастье свое найдешь там, где совсем не ожидаешь...

Сергей Петрович почти не слышал ее «пророческих» слов, улавливая едва ощутимую нервную дрожь тонких пальцев цыганки. Он осторожно высвободил свою руку.

— Благодарю тебя, а вот имени твоего не знаю.

— У цыганки столько имен, сколько поклонников...

— Теперь давай твою руку, я погадаю... — весело сказал Бородин.

Цыганка замолчала.

— Тогда я скажу: скоро ты из казенного дома уйдешь и опять в казенный дом за счастьем вернешься. Счастье твоя душа получит, и не от старых, а от новых друзей.

— Ох, начальник, счастье мое не вернется, сама знаю, не мучь, не тяни душу, все равно ничего не скажу.

Бородин покосился на круглую золотую серьгу, большие опущенные глаза, чуть вытянутые вперед губы. Ему почему-то верилось, что цыганка расскажет о себе.

— Твое счастье, не мое, — нарушил молчание Бородин. — Отведай картошки, что сама чистила, да иди на все четыре стороны, подумай, погадай...

Цыганка поднялась, подхватив скользнувшую с плечей шаль.

— Не дури, зови часового и отправляй в подвал.