— Скорее всего, климакс. Не принимай на свой счет.

— Не удивлюсь, если ты прав… Чего они так тянут? — Ди вытянула шею и оглянулась, словно в темноте можно было рассмотреть причину задержки. — Мы точно все околеем, пока они начнут. Ты, наверное, угадал про пингвинов. Долго разогреваются.

— Ты — гений остроумия.

Она легонько шлепнула меня свободной рукой:

— Заткнись. Я уступаю роль шутника тебе.

Тут огни на сцене загорелись ярче, и все замолчали. Восемь музыкантов вышли и заняли свои места на сцене.

Рядом со мной Ди едва справилась со смехом. Она закусила костяшки пальцев, чтобы не хихикать, и беспомощно прошептала:

— Пингвины…

Весь ансамбль был наряжен в смокинги, и до разной степени приглаженные волосы создавали бесспорное сходство с пингвинами. Правда, когда они заиграли, Ди сразу прекратила смеяться. Я даже не знал, что они играли первыми — не мог оторвать глаза от сцены, чтобы взглянуть в программку. Рядом со мной Ди замолчала и замерла, слушая, как сладко и мелодично стонут и воркуют струнные. Я вздохнул, чувствуя, как замирает какая-то вечно беспокойная часть меня, и слушал.

Я осознавал только музыку и то, что я держу Ди за руку.

Она не отняла ее, когда музыканты доиграли, и мы по-дурацки хлопали ее свободной рукой по моей. Оркестр сыграл еще две вещи, хорошие, но не такие потрясающие, как первая, хотя от каждой следующей меня все равно бросало в дрожь, а потом Ди отпустила мою руку и прошептала:

— Я сейчас.

Она тихонько соскользнула со своего места и оставила меня одного, с ощущением, что моей руке недостает тяжести ее пальцев, и прохладой подсыхающего пота на моей ладони.

Я рассеянно прослушал две короткие пьесы, но потом я уже не мог отделаться от мыслей о ее мокрой руке и о том, что, может быть, она вышла не за тем, чтобы наведаться в туалет. В театре было так холодно, что я не мог понять, отчего у меня мурашки: от холода или от чьего-то присутствия.

Я быстро вышел из зала, не заботясь о том, видят ли меня, и в вестибюле заметил какого-то типа, которому явно было неудобно в форме. Я спросил его, где туалет, а потом, озаренный внезапным прозрением, спросил, не видел ли он Ди.

— Темные волосы, до отвращения симпатичная, примерно такого роста.

— Да. Она пожаловалась, что ей душно. Я посоветовал подняться на балкон.

Он указал на покрытую бордовым ковром лестницу на второй этаж.

— Благодарю, Дживз, — сказал я и потрусил наверх.

Я шел по узкому коридору, дергая за все ручки, пока не нашел Дверь на крошечный балкон, выходящий на уродливый проулок за театром и тыльные стороны нескольких магазинов. Слева был виден кусочек улицы, забитой машинами. Я вышел в приятное тепло и закрыл за собой дверь.

Ди сидела на полу, прислонившись к стене. Услышав щелчок закрывающейся двери, она подняла голову.

Наверное, впервые за свою жизнь я спросил у нее то, что хотел:

— Как ты?

На фоне выбеленной каменной стены она выглядела совсем маленькой. Ди жалобно протянула ко мне руку, бессознательно, а может, и намеренно подражая моим действиям, когда я нашел ее сидящей в одиночестве за общежитием.

Я сел рядом, и она прислонилась ко мне. Снизу доносились автомобильные гудки, рев мотоцикла, грохот какого-то строительного оборудования. Я во второй раз в жизни сказал ей, что думал, хотя, наверное, она поняла мои слова по-другому.

— Я тебя потерял.

— Я замерзла. Нужно было взять с собой свитер. Видишь, когда мама не указывает мне, что делать, я совершенно расклеиваюсь.

— Да уж, ты действительно расклеилась, — кивнул я и обнял ее.

Мое сердце гулко билось в груди, пока я набирался смелости, чтобы в третий раз сказать ей то, что думаю. Я закрыл глаза, сглотнул и задал вопрос:

— Ди, почему ты ушла? На самом деле? Что случилось?

И я сказал это вслух.

Но все оказалось напрасно, потому что она не стала отвечать. Она высвободилась и встала, а потом подошла к перилам. Она долго стояла там, наблюдая за машинами, как будто важнее их ничего нет. Я даже начал опасаться, что нас хватятся и начнут искать. Я тоже встал, подошел к ней и принялся наблюдать за миром.

Ди посмотрела на меня. Я чувствовал ее взгляд на своем лице, волосах, плечах, как будто она меня анализировала, оценивала. Пыталась понять, в кого я превратился за девять лет дружбы.

— Хочешь меня поцеловать? — спросила она.

Я вдохнул.

— Джеймс, — снова сказала она, — мне это важно. Ты хочешь меня поцеловать?

Я растерянно повернулся к ней.

Ее лицо приняло странное, неуверенное выражение, губы вытянулись в прямую линию.

— Если хочешь, то… поцелуй.