— Я уже с Луисом говорил.

Лиз глубоко вздохнула и мучительным усилием воли перешла на ободряющий щебет:

— Ну ничего, прорвемся. Перебьемся как-нибудь, пока ты не устроишься. Ты же у нас талантливый! — добавила она, стараясь придать тону искренность.

В пособии по психологии брака это называется «поглаживание» — спонтанный комплимент, который рекомендуется хранить в душе, а со временем вернуть похвалившему, только не сразу, а то это будет похоже на механический обмен любезностями.

Следующие полчаса мы разбирали происшествие, причем ходили по кругу и в итоге ни к чему не пришли.

— Ну как йога? — спросил я, понимая, что, если ей и удалось немножко расслабиться на своих занятиях, эффект давно уже сошел на нет из-за моих новостей.

— Хорошо. Мэри тоже была. Мы в основном дыхалкой занимались.

— Как гуру Герри поживает?

— Еле живой. У него подружка новая.

Лиз отвернулась к зеркалу и принялась поправлять волосы. Этот Герри, хиппарь паршивый, — ее тренер по йоге. В том году они с ним пару раз переспали. Этот факт всплыл во время одной из терапевтических бесед с Джоанной, и я до сих пор еще не полностью оправился от удара.

Лиз пошла в душ, а я остался понуро сидеть на диване в смертельных оргоновых лучах телевизора, перебирая останки нашей семейной жизни. Некоторое пресыщение друг другом, проявившееся, в полном соответствии со статистикой, на седьмом году супружества, за два года переросло в язву желудка. Благодаря услугам Джоанны (девяносто фунтов в час, между прочим) нам пока удается избежать разговора о разводе, но друг к другу мы по-прежнему холодны, как мороженая треска. Отношения свелись к привычному отправлению ритуала. Ритуал неуклонно упрощается. У Лиз что-то с трубами. У меня спермиев кот начихал, и с каждым подсчетом все меньше. Мы прошли пыльной тропой, в конце которой виднеется оплетенная паутиной чашка Петри. [10] Мы перепробовали все имеющиеся лекарства, но Лиз так и не забеременела. Мы живем вместе только потому, что привыкли, а поодиночке страшно. Интересно, теперь, когда денег не будет, сколько мы с ней протянем?

Эти самые мысли и привели меня на занятия по методу калифорнийского доктора. Теперь они снова накинулись на меня уже на родном диване.

«Сядь прямо, — сказал я себе. — Отключись от разрушительных мыслей. Это все негативные установки, и ты можешь их изменить». Я с усилием оторвал себя от дивана, выключил ящик и пошел наверх. Надо поработать с зеркалом.

В душе плескалась Лиз. Я дошел до спальни, разделся, сел в позу лотоса перед зеркалом в полный рост и вознес хвалы белому Будде, восседавшему напротив меня. Мой взгляд скользнул по моему собственному отражению от желтоватой кожи вокруг подмышки до груди, потом до марципановых складок живота и ниже.

— Ты божество, ты лотос о тысяче лепестков, — начал я тоном заклинателя. — Ты совершенен, но с каждой минутой ты становишься совершеннее, ты — первый самец стаи, божественно спокойный в своем великолепии…

Минут через десять я встал, взял со спинки кресла свой старый свитер и оторопел: вместо кусачей, как репей, шотландской шерсти, познавшей превратности полного цикла в стиральной машине, я держал в руках нежнейшую, почти что кашемировую вещь. Я понюхал рукав, решив было, что тут не обошлось без какого-нибудь нового революционного смягчителя ткани, но не учуял никакой отдушки. Свитер пах исключительно натуральной шерстью. Это было странно и даже загадочно, но я велел себе не заморачиваться, а получать удовольствие. В конце концов, я это заслужил.

Вошла Лиз в чалме из полотенца и небрежно сбросила халат. Я подошел сзади и поцеловал ее в шею. Она обернулась и обняла меня, вся горячая после душа, источающая легкий белый пар. Ее большие глаза влажно блестели, а белки были яркие и девственно совершенные, как ее новенькие кроссовки. Мятая кожица вокруг глаз разгладилась, исчезли темные круги от анаши. Даже расширенные поры у нее на лице как будто сузились, а вялая линия щеки снова обрела былую четкость.

И дело тут было не в благоприятном освещении: в свете прикроватной лампы мне хорошо была видна моя собственная лапа, лежавшая у Лиз на плече, — вздутые синие вены переплетались под дряблой кожей, как корни сикоморы. Быстро твердея внизу, как ствол указанного дерева, я с великим удивлением обнаружил, что вожделею к собственной жене. И, как только я оправился от потрясения и отдался накатившему чувству, для меня настало райское блаженство. До меня вдруг дошло, что в этот раз не надо будет в погоне за оргазмом представлять себе других женщин и внутренним киноаппаратом проецировать порно на спинку кровати.

И все же, прежде чем слиться с женой в единое целое, мне необходимо было пописать, а посему я пошлепал в ванную. Там горел свет, а в воздухе витал пар и восхитительный густой аромат духов. На полу валялись Лизины спортивные одежки — ты моя растрепка сладенькая! — а коврик был залит водой.

Выписывая над унитазом совершенную параболу, я заметил, что всевозможных пузыречков рядом с жениной раковиной стало как будто еще больше. Словно мази и притирки размножились в приторно-пахучей атмосфере. Там же стояли два открытых флакона с духами, ради которых я опустошил свою карточку «Баркли» в Нью-Йорке. Я надел обратно крышечки и направился в спальню.

Глянул на дверь и остановился. В верхней части панели обнаружился пульсирующий участок размером с большую тарелку. На блестящей поверхности краски вскипали пузырьки, кружили маленькие водоворотики — в общем, было очень похоже на космические съемки «Вояджера»: замерзшая планета, и ветер гонит по ней пыль. Я всмотрелся внимательнее. Движение замедлилось до млечно-муаровых переливов комбинационного искажения и перешло в мерцание, какое бывает на пруду в ветреный день.

К чему бы это? Я открыл дверь и обомлел: на краю кровати какой-то тип имел мою жену. Он уперся ногами в комод и дергался с такой лихорадочной быстротой, что в глазах у меня расплывалась телесная муть.