Он широко шагнул к двери, а Лукин, недоумевая, вскочил с койки и, встревоженный, забормотал:

— Погодите — что такое? Землячок!

Торжествующе улыбаясь, Дядин взглянул на него, постучал пальцем в железную задвижку глазка и выпрямился, говоря:

— В мыслях люди везде свободны!

— Позвольте! — тревожно сказал Лукин, тоже подвигаясь к двери. — И я желаю выйти… то есть имею нужду в коридор…

Он часто мигал глазами, взволнованный чем-то, шарил в кармане штанов, дёргал себя за ус.

— Ты не бойся! — ласково посоветовал Дядин. — Народ надёжный, не выдаст! Чего бояться? Вот увидишь.

Заслонка осторожно поднялась, Дядин наклонился, а Лукин, отодвигаясь к окну, сердито ворчал:

— Не желаю… может, вы не в своем уме… и желаю просить, чтобы меня перевели от вас, — да! Чтобы я один сидел, позвольте!

Дядин, видимо, не слышал его голоса, он подставил ухо к отверстию в двери и на несколько секунд замер, прислонясь к ней плечом.

— Правда ли? — глухо спросил он.

И голова его стукнулась о дверь.

— Разные сумасшедшие — а я страдай тут… — возвышая голос, бормотал Лукин; он вытягивал шею к двери, точно собираясь прыгнуть, и таращил глаза, свирепо округляя их.

Фёдор Дядин тяжело выпрямился, встал у двери спиною к ней, опустил голову и, отирая потное лицо, молчал секунду, две, три.

— Я, — высоким голосом воскликнул Лукин, — не желаю с вами — слышали? Желаю выйти! Вы тут говорите разное… я боюсь!..

Он тонко позвал:

— Надзиратель!

И голос его, взвизгнув, оборвался.

Дядин смотрел на него, печально покачивая головой. Лицо у него было серое, он задумчиво кусал губы, а пальцы рук его крепко сжались в кулак.

— Что вы? Пропустите меня в дверь! — потребовал Лукин, понижая голос.

— Вот ты чего боишься! — тихо сказал Дядин.

— И боюсь! — отозвался Лукин, пряча глаза. — Конечно! Может, вы не в своём уме!

— Да-а! — протянул Федор Дядин. — Стало быть, ты выпытывать меня послан?

Лукин приподнялся на носках и снова негромко позвал:

— Часовой! Эй!

— Ну, если ты шпион, — иди, скажи им, что всё сделал я, что я тебе сознался! Иди!

— Заперто же! — вполголоса и сердито сказал Лукин, кивая головой на дверь.

— Отопрут! Только — вот что…

Дядин подвинулся вдоль стены, шаркая по ней локтями, остановился против маленького солдата и увещевающе заговорил:

— Своё, что тебе приказано, ты сделал, значит — обещанное получишь. А о том, что из коридора про тебя сказали, зачем ты ко мне послан, — об этом не говори начальству — слышишь?

— Ладно! — ответил Лукин, не глядя на Фёдора и поёживаясь.

— Погоди! Почему не надо говорить об этом? Ведь сказал мне один и не известно тебе — кто, а в коридоре — девять солдат. Всех начнут бить, стращать. Зря будут мучить людей. Ты сам солдат и должен понять — лишнее это!

— Понимаю! — с досадой отозвался Лукин.

— Ты мне побожись, что не скажешь.

— Чего же я буду божиться? Разве вы поверите теперь!

Почему не верить?

— Если я взялся… за эдакое…

— Это ты по глупости. Дурак ты — вот и взялся. Л теперь, один грех сделав, другой — обойди.

Оба говорили торопливо, но тихо. Один — спокойный, печальный, другой — подавленный и унылый. Оса влетела в камеру и кружилась в ней, путая своё струнное жужжание с голосами людей.

Лукин отвернулся к окну и, глядя вверх, прошептал:

— Ей-богу — не скажу…

— Скажешь только про меня — верно?

Тогда Лукин взглянул в лицо ему и, поводя плечами, воскликнул ноющим от страха голосом:

— Расстреляют же вас!

Дядин отодвинулся подальше от него, спокойно говоря:

— Уж это всё равно — они и без тебя не помиловали бы… Иди!

Быстро сорвавшись с места, Лукин пошёл к двери, а Фёдор плотно прижался к стене — и придержал спереди рубаху свою, точно не хотел, чтобы она коснулась платья солдата.

Подскочив к двери, Лукин бил в неё ногой и кричал, раздражённо и тонко:

— Надзиратель! Отпирай!.. Черти!..

Но вдруг, оборотясь к окну, сказал торопливо и громко, чтобы преодолеть шум за дверью: