— Не пройдет, — авторитетно заявил кто-то, перебираясь пешком, следом за нашим газиком, на другую сторону реки.

Но мы-то проехали. Правда, мне тоже показалось, что каким-то чудом. Поскольку настил, после наших колес, растрескался, и стали видны поперечные бревна, которые тоже отпечатали на себе следы наших протекторов.

— Не пройдет, — согласился Птица, — мы еле-еле проскочили.

Второй наш водитель вышел из машины и принялся осматривать мост. Смотрел-смотрел, а потом плюнул на него.

— Только на скорости, — сказал он нам. — Если разогнаться, как следует. Может, и повезет.

— Давай, — согласился я.

Народ устроился на новом берегу, и стал переживать, — что мы без грузовика, груда оборванцев, и только.

Водитель, которого я, как ни странно, помнил хуже всех, потому что он всегда молчал, и всегда молча сидел за баранкой, дал задний ход. Отъехал метров на сто, и там стал реветь мотором.

— Нормальный мужик, — сказал мне Птица, — но ему все время не везет… Так, по жизни… Лучше бы я попробовал.

Если бы я чуть раньше узнал, что тот невезучий, попробовал бы Птица. Но узнал я о невезучести в самый последний момент, когда грузовик наш взревел, — и ринулся с места вперед.

Он разгонялся, и разогнался перед мостом, наверное, километров до шестидесяти, — на этой скорости въехал на мост, доски стали разъезжаться под его тяжестью, но отчаянный невезучий водитель прибавил газу, грузовик как-то, заметно для глаз, подпрыгнул и выпрыгнул передними колесами на другой берег. Задние же колеса, раскидали под собой остатки настила, переломили хлипкие бревна, и, упершись в сваи, чуть дернули машину вперед.

Дернули, и только.

Потому что она стала проваливаться, вниз, но уже какой-то своей частью была на берегу, так что села днищем на основание моста, в том месте, где тот заканчивался и начиналась сухая земля, густо перемешанная когда-то с гравием.

Хорошо было то, что центр тяжести машина преодолела, и поэтому, не поползла назад и не свалилась в речку. Плохо же было то, что она прочно села на раму, задние колеса крутились в пустом пространстве, — как средство транспортного передвижения машина эта перестала для нас существовать.

Оставалось только надеяться, что не навсегда.

Народ, бурно переживавший вокруг меня, накинулся на несчастного.

Он произносил по его адресу разные слова. Громко и членораздельно. И в изобилии. Ни в одном из них не было сочувствия, милосердия и снисхождения к молчаливому водителю, который сидел по-прежнему за рулем, и не желал покидать машину.

С тех пор, как я принял командование, мы одержали две победы, — и не испытали еще горечи поражения. То, что случилось сейчас, у нас на глазах, была первая наша серьезная неприятность.

То, что погиб парень, почти мальчик, который сидел на дереве, и умер тяжелораненый, которому пуля попала в голову, и то, что я застрелил расхитителя общественного достояния, — не было поражением, а было лишь небольшой, приемлемой, платой за триумфальность нашего продвижения вперед.

Три покойника и легкораненый. За один день.

И никаких гарантий, что мы завтра вернемся на большую дорогу и продолжим свой путь.

Интересно, что бы они сделали со мной, если бы я оказался плохим командиром.

Пожалел бы кто-нибудь меня, услышал бы я слова сочувствия, — перед тем, как они бы привели в исполнение свой справедливый приговор. Выслушали бы они мое последнее желание?

Я даже усмехнулся, впрочем, довольно криво, — когда представил, как мямлю перед этой разгневанной толпой свое последнее незамысловатой стремление, типа, звякнуть по сотовому Маше, чтобы попрощаться с ней и Иваном.

Пока народ орал на водилу, я подошел к грузовику, открыл дверь кабины, и сказал:

— Ладно, ты все сделал правильно. Не обращай на них внимания… Им просто не хочется идти пешком. Лентяи, в общем… Тебя как зовут?

— Костя.

— Меня — Михаил… Но я уже привык к Дяде. Не держи на них зла.

— Обидно, — сказал Костя, — чуть-чуть недотянул.

— Вот из-за таких чуть-чуть, — улыбнулся я ему, — веся ерунда в мире и происходит… Мне Птица сказал, ты у нас невезучий.

— Да, есть такой грех, — ответил Константин, и стал смотреть куда-то в сторону, и не смотреть на меня.