— Какой ответ? — перепугался я.

Вилли надолго замолчал. Я знал, он хочет лишить меня последней надежды.

— Это очень высокий полит'uк, Вольфи. Если настаиваешь, могу объяснить что к чему.

— Я настаиваю?! O, mein Gott! Мне плевать на весь этот высокий полит'uк, но мне очень хочется знать, зачем польской охранке ломать ноги какому-то Мессингу?

— Скоро состоится заседание крупных тузов. Возможно, они пожелают полюбоваться на вундермана, способного заглянуть в будущее?

— Они готовы поверить новоявленному Ганусену?!

— Ганусен их не интересуют! У «датчанина» другая задача. Он сбивает мелких лавочников и крестьян в организованную массу. Зрителей, которые соберутся на твое выступление, не интересуют голые ноги. Но они, Вольфи, любопытны как все люди. И не прочь развлечься, если это представляет практический интерес.

Вилли опять надолго замолчал. Я видел, он ходит вокруг да около.

Наконец Вайскруфт подал голос.

— Послушай, Вольфи, приход Гитлера к власти — вопрос времени, чтобы не твердили по этому поводу красные и узколобые социал-демократы. Германскую промышленность устраивают идеи, высказываемые фюрером, и не устраивают идеи, высказываемые Тельманом. Германия скоро станет достаточна сильна, чтобы начать свою игру. Для этого необходимо, прежде всего, порвать с красными в Москве — они свое дело сделали. Затем необходимо пересмотреть Версальские договоренности. Это modus operandi (образ действия) всех патриотически-настроенных немцев. Учти, Вольфи, всех немцев, любого политического окраса. Кто этого не понимает, будет отброшен на обочину. Тельман это понимает, но он связан по рукам и ногам. Он вынужден беспрекословно подчиняться Москве, а что там думают по поводу будущего Германии, никто точно сказать не может.

— Но как же страны-победительницы?.. — вырвалось у меня.

— Хороший вопрос, — одобрительно кивнул Вилли. — Даже самый малый шаг в сторону пересмотра Версальского договора, вызовет бурную реакцию с их стороны.

— Что же делать? — растерялся я.

— Привлечь на нашу сторону.

— То есть затуманить глаза?.. — догадался я.

— Именно, — согласился Вайскруфт. — Этого можно добиться только в том случае, если Германия решительно заявит, что порывает с большевиками и готова выступить в едином строю с западными демократиями. Для этой комбинации лучше всего подходит Пилсудский. Это давний и ярый противник России. Договор с Пилсудским — лучшее подтверждение смены курса. Этот союз обеспечит нам тыл, и в Силезии наконец-то наступит спокойствие. А ты говоришь — в Польшу! Кому ты нужен в Польше без ясных и четких обязательств, на которых мы готовы пойти, чтобы помириться с Пилсудским. Первое и наиважнейшее — согласие на отделение Силезии. Пусть она пока останется польской при четко зафиксированном в договоре соблюдении прав немецкого меньшинства. Пока! Ясновельможный пан не может не клюнуть на такую приманку.

— Почему же канцлер сам не может связаться с маршалом?

Вилли рассмеялся.

— Кто ему поверит?! Кто такой Брюнинг?! [50] Пилсудский не так глуп, чтобы ставить на хромую лошадь. Эту комбинацию невозможно провести в рамках Веймарской конституции, отсюда следующее требование — долой Веймар. Гинденбург совсем одряхлел, у деятелей из национальных партий много солидности, но мало практической хватки. Массы давным-давно отвернулись от них — и левые, и правые. Социал-демократы грызутся с коммунистами как кошка с собакой. Нам никогда не видать левого фронта. Остается единственная фигура…

— Адольф Гитлер?

— Да. Год назад у него было восемьсот тысяч избирателей, а теперь шесть миллионов.

— Ты настолько откровенен со мной, что мне становится страшно. Менее всего я хотел быть посвященным в такого рода тайны.

Вайскруфт засмеялся.

— Тайну не интересуют, хотел бы ты быть посвященным в нее или нет. Тайна сама выбирает своих приверженцев. Ищущих тайна ведет, скептиков влачит — так, кажется, говорили древние римляне. Но оставим древних в покое, нас с тобой должно волновать другое — доходы, приносимые тайной, несравнимы ни с какими другими доходами.

Заметив, что я с испугом гляжу на него, Вилли успокоил меня.

— Не беспокойся, Вольфи. В том, что я тебе сейчас наговорил, нет никакой тайны. Это всего лишь мое личное мнение. Демократия гарантирует право каждому иметь собственное мнение по любому вопросу.

— Когда состоится мое выступление?

— Если оно состоится… — вздохнул Вилли, затем укорил меня. — Если же нет, это твоя вина, Вольфи.

— В чем же я провинился?

— Зачем ты предупредил Адди, чтобы тот опасался конца декабря. Сейчас в Коричневом доме все смеются над твоей прозорливостью.

— А Гитлер?

— Он хранит молчание. Ему не с руки вступать в перепалку со старыми бойцами, да еще по такому поводу как прогноз какого-то польского еврея. Ты крупно рискнул, Вольфи. Больше так не поступай — никаких непродуманных, скоропалительных предвидений, тем более, бесплатных. Теперь мы связаны по рукам и ногам твоей горячностью. Впрочем, — вздохнул, — оно, может, и к лучшему. Что касается наблюдения, ты волен гулять, где тебе угодно. Только будь любезен, сообщай, где находишься. Сейчас в Германии небезопасно, особенно таким, как ты.

Я знал наверняка — Вилли не лжет. Он никогда не опускался до вранья. Ему было лучше, чем кому-либо известно, со мной этот фокус не пройдет. Он владел секретом тайны. Он знал как держать меня в руках — он мог что-то не договаривать, прятать камень за пазухой, обкладывать меня флажками, загонять в угол надоедливыми фокстротами, если угодно, шантажировать и угрожать, но намеренно врать — это был не его метод.

Мне, правда, от этого было не легче, но жить-то надо. В словах Вайскруфта было много верного. После приезда в Берлин меня несколько раз посещали сновидения, подкрепленные погружениями в сулонг. Мне являлась затемненная лестница, изгибом уводившая вверх — в мир, вечерних приемов, светских раутов, модных туалетов, мундиров, полугражданских френчей и полувоенных пиджаков. Что-то постоянно нашептывало мне — там тепло, там топят даже весной, там можно найти надежное убежище; если повезет, то и управу на Вилли, а может и на самого Адди. Там ты сохранишь жизнь и заживешь так, как тебе и не снилось. Там у тебя хватит денег на вагон любого класса, даже на аэроплан.