— А ты что ж? — спросил отец Александр.

— Косынки нету… да и вообще, — зажеманилась та.

— Ничего, ступай, — разрешил батюшка, а мне пояснил:

— Грешно лишать человека молитвы. Отцы-пустынники вообще голыми ходили…

Мирские же воззрения отца Александра либеральными никак не назовешь. Не буду приводить пересказ наших долгих бесед, замечу лишь, что батюшка исповедует идеи, скажем так, державные, популярные в гуще народной и по-своему симпатичные. С симпатией относится он, как ни парадоксально, к советской власти, в трапезной, по соседству с образами, держит портрет Ленина. Так что, окажись он в Думе, мы никак не увидели бы его в компании Хакамады. Свой консерватизм батюшка объясняет происхождением, тем, что негоже сынам от отцов отрекаться: с одной стороны, в нем течет княжеская кровь, но с другой стороны — какие-то командармы. Неизвестно, чьих генов больше. В кого больше он уродился.

Вообще, благостью и смирением батюшка не отличается.

Недавно побывал в Чечне. Что уж его туда понесло — Бог весть. Обронил: мол, не каждого священника военные туда позовут… Пожимает плечами: «Есть же у них под боком поп в Моздоке. А позвали меня…» Освятил он молельный дом в Грозном, заменяющий ныне разрушенные храмы, крестил и причащал, с гордостью утверждает, что за время его присутствия в близких к его временной дислокации частях потерь не было. Не раз был под огнем, летал на вертолетах низко над землей — чтоб не сбили, признается, что по ночам теперь его трясет, и просыпается он в крике… Собирается в Чечню еще: не поехать — значит, струсить, а этого, как мы знаем, отец Александр никогда себе не позволил бы и не простил.

Однако при всей харизме, многотрудной своей жизни, характере бойца и при всей своей неукротимой энергии отец Александр в чем-то мальчишка. Азарт мальчишеский, бахвальство, нежданные переходы от суровости к нежной прекрасной улыбке, чуть застенчивой: мол, если сболтнул чего лишнего, ты уж прости…

Вот эта черта — совсем уж редкая в людях, облеченных властью, какой бы то ни было, тем более духовной.

Тут можно поставить точку. Но репортаж настолько похож на житие, что сама собой просится вставная новелла о черном принце, который первым встретился нам в этом чУдном и чуднОм храме.

История принца Фабиана под стать житию батюшки, коего он совершенно обожает. Фабиан — природный наследный принц, сын одного из царьков Восточной Нигерии. Как водится, отец послал его учиться в Россию, и Фабиан окончил экономический факультет Воронежского университета. Перед отъездом в родную Нигерию заглянул в Москве в общежитие к землякам. Тут — милицейская облава, в комнате находят героин. Всю компанию под черны рученьки препровождают в кутузку. Принц Фабиан садится на пять лет в спецзону для иностранцев. Как уж он там прознал про отца Александра — не знаю, но принц утверждает: перед самым освобождением явилась ему Пресвятая Богородица, велела ехать в Москву и креститься. Так он появился в Троекурове. Влюбился в своего духовного отца и назад в свою Нигерию ехать не хочет. Прямо ремейк «Арапа Петра Великого»…

Самое смешное, что, когда в одной из газет напечатали фотографию, где отец Александр принимает у себя в храме патриарха, батюшка на том снимке выглядел сущим арапом. Ну так с кем поведешься…

Мы сидим в трапезной, батюшка зовет зычным своим голосом:

— Фабиан, у нас там водочки не осталось?

Фабиан, играя черными как ночь глазами, скаля сахарные зубы, несет поллитру. Отец Александр наливает: себе на донышко, мне до краев, принцу ни капли:

— Ну, за знакомство!

К тому дню, когда Таня покончила с собой, она второй год состояла в счастливом браке. Правда, у нее не было подвенечного платья и свадебного путешествия, но Труба, ее муж, помнил за собой должок — обещал отвезти в Париж (возместил бы и отвез бы, она могла не сомневаться). Таня была, так сказать, счастливой самоубийцей.

Он нашел ее в обменном пункте.

Таня сидела в окошечке под охраной и обменивала «зеленые» на отечественные и наоборот. Чертами лица она напомнила ему сразу двух или трех его — из шести — прежних жен. Заглядывая в низкое окошечко, Труба не мог увидеть, что она почти на голову выше его. По возрасту она годилась ему в дочери — это-то из его позиции клиента как раз было видно. Долгих ухаживаний не понадобилось, хотя ухаживать он умел в собственном, для простых дам непривычном и заманчивом, стиле, делая витиеватый «микс» из самовозвеличивания и самоуничижения.

Вскоре он ушел от прежней жены, они с Таней принялись жить вместе и, едва он официально развелся, что называется, сочетались браком. И даже обвенчались, хоть он уж два раза — церковь это никак не приветствует — был венчанным. Через полгода после свадьбы он подарил Тане полушубок из чернобурки. Следующей большой тратой должны были стать расходы на Париж. Сколько-то времени ушло, чтобы выправить ей заграничный паспорт; потом он должен был организовать приглашение от французского приятеля. Как мы уже знаем, хлопоты пропали даром — Таня выбросилась с двенадцатого этажа поздним февралем, так и не увидев Елисейских полей.