Каждый из нас в молодом возрасте пребывает в тумане неясных желаний, ожиданий какого-то невиданного события, встречи, счастья, чего-то необъяснимого, но, несомненно, прекрасного.

В юности мы часами говорим с другом или подругой (но обязательно с человеком своего пола) о чём-то таинственном и важном, а после даже не можем припомнить, о чём говорили. Нам кажется, что в этот момент мы безумно откровенны. Такой разговор — это попытка разобраться в себе, в тех бурях, которые мы переживаем.

Душа требует общения, кипит, а её горючим являются появившиеся в организме гормоны. Желудок требует пищи, голова — познания, а то, на что мы прежде не обращали внимания, то, что находится у нас между ног и покрывается нежным пушком, разве этот орган не привлекает к себе всё чаще и чаще. Всё связанное с ним становится интересным. Человек ловит сведения из разных источников — от школьной подруги, из учебника физиологии, из фильма о любви. О чём бы ни говорила девушка — об уроках, о музыке — эротическая тема неосознанно становится главной.

В это время молодого человека сдерживает стыд — естественный тормоз слишком раннего развития. Постепенно он отступает перед требованиями самой природы.

Эротическое развитие это таинственный, прекрасный и необходимый процесс и, если он развивается гармонично, то есть, без излишних потрясений, без скандалов с родителями, без унижения и упрёков — вырастает здоровый человек, готовый исполнить главную задачу природы — продолжить род.

Но как достичь того, чтобы в нашей дикой, нищей стране такое развитие шло бы без перекосов? Да и вообще, разве могут здесь быть какие-то правила, нормы? Каждый юноша, каждая девушка должны пережить это по-своему, приобрести индивидуальный (печальный или счастливый) опыт. И все люди, в конце концов, его приобретают.

А как это было у меня?

Помнится, за писю я стал себя трогать лет в девять. Это были неосмысленные, но приятные прикосновения. Голова вовсе не участвовала в этом процессе, не давала какой-то оценки действиям рук. Массировать двумя пальцами головку было приятно — и всё. Однажды в полумраке кухни я стоял, дрожал от возбуждения, дёргал нежную кожицу и чувствовал, что приближаюсь к чему-то неизведанному, к полёту, к озарению и восторгу. И он, этот восторг, наступил. Из глаз брызнули искры, голова закружилась и из меня на пол пролилась лужица душистой белой сметанки. Я едва устоял на ногах. Понять, что произошло, я был не в состоянии. Пошатываясь, побрёл в спальню, упал на кровать и, кажется, уснул.

Об этом событии я никому, даже своему закадычному другу, не рассказывал. Возможно, с ним происходило нечто подобное, он был старше меня на год, но и он о таких вещах помалкивал. Разговаривать с другом о девочках из пионерлагеря мы начали позже, лет в четырнадцать-пятнадцать. Это были те самые задушевные беседы, продолжающиеся часами, которые переживает сейчас, в свои четырнадцать-пятнадцать лет наша племянница Ксюша. У неё для подобных разговоров всегда найдётся подруга.

Жить без того занятия, которое доставило мне потрясающее ощущение, я уже не мог, но вскоре узнал, что оно называется онанизмом и, что это не только стыдное занятие, но и «вредное» для здоровья. Такие понятия тогда царили в Советской медицине. В школе о физиологии мы даже не слышали. Как говорится, «секса в нашей стране тогда не было». Моё поколение попало в идиотский педагогический эксперимент — школы разделили на женские и мужские. Десять лет этого эксперимента изуродовали судьбы миллионов молодых людей. Из школы юноши и девушки выходили закомплексованными моральными уродами с искорёженными представлениями о противоположном поле. Без мастурбации и онанизма никто обойтись не мог, но социалистическая мораль не допускала даже мысли, о том, что в нашем обществе может быть хотя бы намёк на нечто подобное.

Поэтому и для меня долго девушка была таинственным неприкосновенным существом, с которым я не мог вымолвить ни слова. Романтическое, излишне восторженное отношение к женщине оставалось у меня до самой женитьбы. Жизнь показала, что это так же плохо, как и бездушное потребительское отношение.

Однако, что же происходило дальше, после того этапного события за кухонными дверями?

Я начал читать мамины медицинские учебники. В доме хранился учебник по гинекологии Генкеля — толстенный том. Там было много картинок, но все они были какие-то неприятные, не отвечающие моему романтическому поиску. Надо сказать, что я не понимал там ничего. Запомнилось только фото шестилетней девочки с огромным животом — сверхранняя беременность. Смотреть на неё было страшно и противно. Но из этого учебника я, по крайней мере, узнал, что детей не в капусте находят.

Так или иначе, мамина книга подстегнула моё воображение, и я стал обращать внимание на изображения красивых женщин. Обнажённых фигур в книгах тогда было найти невозможно, а живых я не видел. Мой приятель Хазя стал бегать по вечерам к бане. Там окна женского отделения были закрашены масляной краской, но от пара краска кое-где слезла, и можно было увидеть моющихся женщин. Я же делать этого стыдился, и потому бегал в художественную галерею смотреть другие бани — римские. В галерее висела картина художника Бронникова «Римские бани», на которой были изображены красивые женщины. На переднем плане спиной к зрителю стояла замечательная модель. Мне хотелось внимательно рассмотреть её, но делать это откровенно я не мог — стеснялся. Поэтому только косился на красавицу, делая вид, что рассматриваю картины передвижников.

Потом я купил книжечку по появившейся тогда цветной фотографии. К книжечке придавалось цветное фото молодой девушки. Она казалась мне очаровательной, и я показал это фото приятелю.

— Откуда это у тебя? — спросил он.

Было видно, что и его сразила цветная девица.

— Подарила, — соврал я.

— Побожись.

— Гад буду! Мы с матерью в гости к ним ходили, там и познакомился. Я и в кино её уже водил.

Приятель мой был ошеломлён, а мне пришлось сочинять закрученную историю наших «любовных» отношений.