Короче, моя общая теория смрада людского проста, как теория дифференциальных уравнений или тензоров, и состоит в следующем: небрежное мытье всего тела и тщательное мытье отдельных его частей — лица, шеи, ног, подмышек и т. п. — причина того, что всяческая дрянь, которая должна выделяться из организма всею поверхностью кожи, выделяется только через те части, кожные поры которых раскупорены. Я знавал одного элегантного господина, который постоянно жаловался, что у него воняют ноги. Он мыл их по три раза на дню, и чем тщательней это делал, тем было хуже. Просто он не мылся как следует целиком, и вся гадость выходила из него через ноги. Разумеется, есть болезни, от которых нет спасения. Но при тщательном мытье исчезли бы все те средства, объявления о которых в газетах читаешь со специфическим ужасом: «Антисмрадолин устраняет неприятный запах подмышек, ног...» и т. д. Бррр... Что за свинство. Вместо того чтоб тратить деньги на подобные мерзости, следует употребить их на покупку:

1. Хорошего, пусть даже простого, мыла — его совершенно достаточно людям относительно простым для е ж е д н е в н о г о м ы т ь я в с е г о т е л а.

2. Щетки — лучше всего для этой цели подходят щетки фирмы «Братья Зеннебальдт» (Бельско-Бяла, Силезия), артикул 29HN2, 30FN2 и 137, которые фирма рекомендует для стирки белья. Все, кому я дарил эти щетки (а я раздал уже дюжины две пропаганды ради), благословляют и меня, и эту фирму. Щетки эти из щетины, и на первый «брошенный» взгляд кажется, что они слишком жестки. Но слегка вымоченные в горячей воде, они становятся просто превосходны. Я знавал женщин, которые жаловались на хроническую шероховатость кожи. Перейдя на щетки, дамы эти стали гладкими, как алебастр. Пемза — ничто, она выравнивает поверхность. Только щетка в состоянии раскрыть кожные поры, залепленные жирной грязью. Многие из тех, кто считает себя чистюлями, утопают в грязи, как черт-те кто. Сколько я знал людей, поначалу ужаснувшихся жесткости этих щеток — потом они же с наслаждением, почти до крови терли ими свои дряблые, словно чудом оживленные тела. В конце концов, щетку можно использовать не каждый день (а каждый второй-третий день), но ежедневное мытье с мылом всей кожи — обязанность всякого, кто желает считать себя человеком. Конечно, есть люди, которые, даже не очень-то моясь, относительно мало смердят. Тем лучше и для них, и для других. Но это не освобождает их от мытья в интересах собственного здоровья. Естественно, рост числа квартир с ванными комнатами и общественных душевых замечательно способствует гигиеническому прогрессу. Однако ванной тоже надо уметь пользоваться. Я встречал людей, принадлежавших к «высшему обществу», которые в течение недели ограничивались холодным душем без мыла (употребляя его лишь для основных частей, и то не вполне), а затем вытирались махровым полотенцем. Длительная горячая ванна ежедневно — вредна, особенно людям, не отличающимся избытком энергии. Но мытье всего тела с мылом — теплой, а потом холодной (или хотя бы только холодной) водой — прямая обязанность каждого.

3. Людям, не имеющим ванной, для этой цели может служить большая жестяная лохань, а путешествующим (ввиду отсутствия соответствующих приспособлений в большинстве наших дешевых гостиниц) — складной резиновый «тэб», вещь несколько дороговатая, но ведь можно на время отказать себе в менее существенных удовольствиях (водке, пиве, сигаретах, дансингах, радио, извозчиках, авто и кинематографе), чтобы на сэкономленные деньги ее себе купить.

4. Губки либо так называемые по-русски «maczalki».

Вот и все, что нужно, плюс немного времени (которое всегда можно найти) и уважения к себе и своему здоровью, а еще — чуть-чуть внимания к другим — они ведь тоже люди. Но то утреннее мытье, которое мне довелось видеть, и то абсолютное немытье по вечерам, которое я наблюдал (вечером следует вымыть по крайней мере основные части), — все это прямо-таки удручает. Причем, повторяю, там, где, казалось бы, гигиена — вещь сама собой разумеющаяся.

Именно этим вызвано то, что я написал эту главку, что не было для меня ни забавно, ни приятно. Думаю, не один (не одна) покраснеет, ее читая, и ему (ей) будет стыдно и неприятно — но быть может, хоть это заставит его (ее) опомниться. А ведь речь не только о соображениях эстетических, но и о здоровье, поскольку кожа как-никак — важнейший орган выделения. Как известно, человек, у которого внезапно пострадало две трети кожи, погибает, но постепенно можно привыкнуть к любому отравлению, а стало быть, и к тому, что твоя кожа не функционирует. Крестьяне наши, которые почти не моются, от этого не умирают, да и не так уж смердят, в отличие от прочих социальных слоев. Но это не довод: не смердят, поскольку ничего уже сквозь заткнутые поры не пробивается, а от отравления не погибают, поскольку привыкли благодаря долгой практике — выработав, как видно, некие антитоксины. Но каковы бы они были, кабы мылись, — этого не знает никто.

Я большой противник спортивного неистовства, так развившегося в последние годы. Все эти польские (особенно польские, из-за отсталости в других областях) «посланцы» за границей, все эти Чюмпалы и Выпштыки [82] , которые призваны олицетворять крепость нации и которых чтут, словно неких богов, — это грубое и болезненное преувеличение. Я теперь даже не завидую, что спорт занимает такое место в ежедневных газетах и специальных журналах, которых никогда не могло дождаться наше искусство. Искусство явно катится в тартарары и, может, правда, не стоит так уж особенно о нем убиваться. Но то, что молодежи постоянно забивают голову только тем, что Яцек Вонторек прыгнул на 3 см выше, чем Мачек Вомбала, — симптом досадный, и он может в дальней перспективе дать весьма печальный результат в масштабах всей национальной культуры. Тем более что спортивные рекорды так же, как и рост, и сила человеческая, наверняка имеют определенный предел, которого не перескочить, хоть ты тресни. Конечно, должны быть специалисты, которые смогут посвятить себя только установлению рекордов. Пускай себе будут, и пусть даже отдыха ради определенное количество людей следит за их достижениями. Но не может же это доходить до такой степени, чтоб уже ни на что другое времени в жизни не осталось, во всяком случае — в сфере мысли. Потому что кроме того есть радио (радиоверчение), а в музыкальном отношении — то, что я называю «воющим псом» [83] , есть дансинг — иной раз уже с раннего утра, есть кино, которое все меньше нового может сказать и в обещанное великое будущее которого верится все меньше, есть газетка, пухнущая день ото дня и многим заменяющая всякое иное чтение — например, тем, для кого Уоллес или наш Марчинский (о Боже!) — уже литература слишком трудная. Ни на какие так называемые «высшие» интересы нет времени: грозит полное озверение и отупение. Уровень статей, книг и театра постоянно снижается до вкусов данного общественного среза, в итоге воспитываются поколения все менее ценные, до их уровня снова надо снижаться; так дело дойдет рано или поздно до общества кретинов, для которого в самом деле даже пьесы Кеджинского будут театральной «невнятицей» по причине их излишней философской глубины, которому даже кабаретная музычка покажется серьезной музыкой, а сегодняшнее вагонное чтиво — столь же трудным, как нынче — теория Эйнштейна. По всем пунктам исчезают притязания на то, чтоб пытаться создать нечто совершенное само по себе, уходит искренность, стремление к истине, желание приложить настоящие усилия; задача одна — добыть деньги любой ценой. Естественно, такому положению вещей способствует и буквально обнаглевшая литературная критика, которой заняты по большей части люди, уже ни к чему иному не способные и оттого вынужденные быть критиками, так как иначе они бы попросту вымерли. В огромном масштабе происходит фальсификация ценностей, прежде — в довоенное время — трудновообразимая. Перемены эти происходят постепенно и незаметно — на наших глазах меняются люди, которых мы привыкли ценить за их правдивость по отношению к себе и другим, «Umwertung aller Werte» [84] , но — in minus [85] .

Спортивная разнузданность — одна из составляющих общего сдвига в сторону тьмы. При этом умеренные занятия спортом среди непрофессионалов — вещь великолепная, противодействующая физической деградации. Тот же, кому спорт не по плечу, может — но только обязательно, и все тут — ежедневно делать гимнастику Мюллера, без всяких снарядов. Можно, впрочем, добавить гантели. Для ежедневной гимнастики требуется, однако, несколько больше воли, чем для ежедневного тщательного мытья. Вскочить на двадцать минут раньше, чем обязательно нужно, чтобы с тяжелой от недосыпа головой делать, казалось бы, бессмысленные движения, это высокое требование для среднего работника умственного (да и чувственного) труда. Но надо на это решиться — иного выхода просто нет; уже через месяц-два несчастный, который до сих пор не делал гимнастики, поймет, сколько он потерял, а через год-два, не говоря об улучшении психического состояния и приливе физических сил, он с изумлением обнаружит даже перемены в строении своего (быть может, прежде захиревшего) тела. Под влиянием массажа исчезает жир, и даже шершавая кожа становится гладкой, крепнут мышцы, и все тело обретает небывалую свежесть и легкость. День, в который по каким-то причинам невозможно было сделать гимнастику, воспринимаешь как день проклятый. Все время чувствуешь отсутствие чего-то неопределенного и даже легкое отвращение к самому себе. Конечно, не стоит перегибать палку, начинать надо с небольшого числа упражнений (упражнения с утра — массаж на ночь), а главное — не расхолаживаться поначалу, когда начнут болеть все мышцы, особенно брюшные. На живот, эту самую запущенную часть тела, Мюллер обращает особое внимание. Смех и кашель в первые дни исключены. Но боль окончательно проходит через три-четыре дня, и остается только чистое наслаждение. Понятно, не в сам момент гимнастики. Это, кроме бритья, самое серьезное из повседневно требуемых усилий. Но оно стократ окупается в течение дня, хотя бы как обязательный волевой акт, к чему в дальнейшем некоторым представляется мало случаев. Среди прочих качеств гимнастики Мюллера — ее положительное влияние на функции кишечника и желудка. Упражнения следует выполнять строго перед завтраком и первой сигаретой — конечно, если найдутся такие, кто по прочтении данной книги посмеет курить.

Кто-то сказал: «Хорошо намылиться, взять острую бритву или лезвие для станка — вот и все». Ничуть не бывало: бритье — вещь стократ более сложная. Не всякий человек, обязанный иметь о бритье полное представление, действительно о нем осведомлен в степени, необходимой для собственных потребностей. Наблюдение за многими знакомыми и тот факт, что лишь теперь, после двадцати пяти лет бритья, я дошел до некоторых основных сведений, склоняет меня к тому, чтобы посвятить этой трудной проблеме несколько страниц данного appendix’а. (Безумно люблю всяческие «аппендиксы», отступления, пояснения, дополнительные выводы и поправки — но только не в портретах и ни в коем случае не по требованию клиента — такое просто исключено.) Итак, разумеется, надо иметь хороший помазок и хорошее мыло [86] . Затем — о ч е н ь г о р я ч у ю в о д у; намочив в ней помазок, увлажнить им места, которые предстоит выбрить, после чего потереть их мылом и намыливать помазком как можно дольше. Естественно, не час и не два. Это банальные советы, для полных уж примитивов по части бритья. Но есть вещь, известная далеко не каждому самобрейщику-любителю: н а д о и з у ч и т ь т о п о г р а ф и ю с в о е г о л и ц а, то бишь знать точно, в какую сторону растут волосы в данном месте, а это не у всех одинаково. Изучив топографию, н а д л е ж и т с р а з у в с е у ч а с т к и (д а ж е у с ы) б р и т ь п р о т и в в о л о с а, п р и ч е м б р и т ь т о л ь к о р а з, а не сначала в направлении роста, потом мылить снова и лишь тогда брить против волоса. Это только ненужное раздражение кожи и трата времени. Далее — не всякий знает, что безопасную бритву с л е д у е т д е р ж а т ь с т р о г о п о д у г л о м о к о л о 45° к п л о с к о с т и д в и ж е н и я. Не всякий знает и то, что ручку бритвы следует регулировать по силе закрутки, и чем слабее она закручена, тем острее режет, а в наиболее раскрученном состоянии лучше подходит для бритья щетины старой и жесткой. Вот и все. Но все ничто, если у вас нет машинки для заточки лезвий «Аллегро». Это просто чудо. Каждый, кто бреется, а в особенности тот, кто бреет усы, знает, что это за адская проблема — бритье: ее решение — удачное или неудачное — бросает отсвет на весь день, безотносительно к тому, чем он заполнен. Могу сказать (а я вовсе не агент фирмы, производящей эти машинки), что буквально начал новую жизнь с тех пор, как употребляю благословенное «Аллегро». Для меня остается загадкой — почему ни одна лезвийная фирма, начиная с гениального в общем-то «Жиллетта», не производит конвертов, так заклеенных и опечатанных, чтобы в них было невозможно подложить старые лезвия, на один раз наточенные и завернутые в промасленную бумагу. Покупаешь пять лезвий, из них одно или два хороши, а остальные после первого же бритья никуда не годятся. Настроение целого дня, успехи, творчество, государственные дела — все зависит от какого-то мерзавца, который живет себе припеваючи за счет подделки лезвий. Однако ни утреннее бешенство, ни порезы на морде, которую потом жжет целый день, и т. п. не существуют с момента, когда становишься обладателем «Аллегро». Устройство это стоит дорого (сейчас около 28 зл.), но окупается безусловно. Если оно не самортизируется быстро (а о д н и м л е з в и е м м о ж н о п о л ь з о в а т ь с я д в а - т р и м е с я ц а!), то бесспорно окупится уже хотя бы психически, чего в деньги не переведешь. Все прочие машинки, которые я перепробовал, по сравнению с «Аллегро» — ничто.

Как-то поутру, много лет назад, ко мне ворвался приятель (говорят, он даже был графом) Ксаверий Икс и прокричал банальные слова: «Эврика! эврика!» Должен по секрету сообщить, что он давно страдал геморроем (или гемерроем, как выражаются люди благовоспитанные), а мои нынешние откровения никак не могут его взволновать, поскольку он погиб в 1919 г. на войне с большевиками. Был он кавалеристом, причем хорошим. Треклятые «пуговки», или «вишенки», как он говаривал, немало ему досаждали, но на операцию во время войны он решиться не мог. «Эврика!» — взревел бедняга, приплясывая от радости. Когда он успокоился, я спросил его на польский манер: «А что так?» Он «ответствовал» незамедлительно: «Ты подумай, Стась, — я у пяти докторов лечился, они давали мне свечи, советовали оперироваться, и ни один не сказал мне того, что я сам сегодня открыл». (Было это в апреле 1918 г.) «Вправить вишенки — вот тайна всего. То, что я раньше проделывал седлом в течение часа, сегодня сделал пальцем в две минуты». (Конечно, я не поручусь за дословную передачу разговора — однако он так застрял у меня в памяти, что, пожалуй, возможны лишь небольшие отклонения от подлинного текста.) «Всегда смазываю маслом до, моюсь холодной водой после, но мне никогда не приходило в голову запихнуть все пальцем. И вот сегодня, почти непроизвольно, ведомый каким-то таинственным предчувствием, я попробовал. И, о чудо! — все влезло на место, у меня ничего не болит, и никакая операция мне пока ни к чему. Послезавтра еду на фронт, и мне все нипочем. Если погибну, то счастливым». И он опять пустился в пляс, напевая известную песенку: