12.30 — Превозмогая великую лень, рисую карандашом на маленьких листках обычной бумаги. Пересиливаю себя, чтобы осталось несколько рисунков с маркой «пейотль» для друзей, коллекционирующих самые «дикие» мои изделия. Рисунки весьма скромные, но на них — нечто наподобие того, что было в видениях. Исполнение тоже иное, чем обычно, и некоторая непредсказуемость того, что намереваешься рисовать. Рука движется автоматически, чего я не испытывал под действием ни одного из известных мне до сих пор наркотиков [69] . Но жаль времени на рисование, когда видишь такое. «Как проработаны змеи! Стилизация и цвет. Жемчужные танки ассирийских царей». Часто прерываю видения, чтобы записать. Столько гибнет в этом вихре. Портрет Юлиуша Коссака работы Зиммлера, висящий на стене напротив, ожил, вышел из рамы и движется. Возвращаюсь в тот мир. «Обилие цветных гадов чудовищно. Высшая («метафизическая») акробатика хамелеонов. Как они только не погибнут от этих пируэтов». Заметна некая наивность, но мир видений так убедителен, что простительна даже известная идиотизация от невероятных явлений, которые наблюдаешь. «Опухляки на мозге. Подвижные массы фарфоровых рептилий. Снова вижу полковника Б. — огромная куча ж и д к и х с в и н е й вылилась из его левого глаза, который при этом чудовищно деформировался. Театральная сцена — на ней и с к у с с т в е н н ы е чудовища. Отвратное свинорыло в зеленой конфедератке с перышком». Немного водки, «чтобы протрезветь». Полное презрение к сигаретам. Водка была безвкусна, как вода.

Попытаюсь не писать, а получше вжиться в этот мир. На пробу гашу лампу. Не могу удержаться и записываю: «Разрезы рептильных механизмов (конечно, это только часть). Высестрение сдвоенных акул на водных балбесовьях».

1.19 — Вторая серия рисунков. Рычу от смеха. Рисунки довольно юморные, а подписи под ними — того более. К сожалению, цитировать их невозможно. «Брожу по комнате, поедаю сладости. Карикатурный рисунок, изображающий моих родственников». Проверить, чем они были заняты. На секунду закрываю глаза. Вижу крупного зверя за обломками скорлупы. Какая-то волосатая гиперскотина, которая мечется среди скорлуп недобитого яйца размером в несколько метров. Звери чередою н е п р е р ы в н ы х изменений, `a l a f o u r c h e t t e [70] , превращаются в людей.

1.28 — «Гашу лампу и решаю ничего не записывать. Не могу. Века прошли, а на часах всего 1.37. Все началось с большевиков (Троцкий) и их метаморфоз. Гипергениталии канкрозных цветов, потом не поддающиеся описанию эротические сцены, а затем — картина, на которой символически представлено наслаждение в образе сражающихся страшилищ раковатых и голубых цветов. Иногда мигающие кобальтовые глаза на каких-то прутиках. Кончилось все гадами.

1.40 — Пульс шестьдесят восемь. Странное впечатление, будто записывает не моя рука, а какой-то посторонний предмет, которым я непонятно как манипулирую на расстоянии. Закрываю глаза при включенной лампе. Праматерия со змеями. Началось со сцены с Макбетом с б о к у и с н и з у, в безумном усилении. Исполинская сестра милосердия в разрезе с ужасными потрохами, вид снизу. Слегка хочется курить, но удерживает таинственный внутренний голос. Вглядываюсь в висящий над кроватью детский портрет моей жены работы Войцеха Коссака. Портрет улыбается, глаза его двигаются, но на меня взглянуть он не хочет. К а к н а д о е л и г а д ы! Тюлени в море, густом, как смола. Целые серии бронзово-зеленых барельефов, представляющих пейотлевые сцены,— исполнение высокохудожественное. Монастырь, залитый лунным светом, нашпигованный змеями, вид со стороны моря, над которым я парю. Ужасающий живой женский орган, инкрустированный скалами. В него бьет фиолетовая молния, и весь монастырь обращается в руины.

1.52 — Похоже, видения ослабевают. Я умылся как обычно, б е з о с о б о г о труда, и лег в постель. Приступ веселья. Меня преследует песня (впрочем, мне неизвестная): «Kagda ja pierestanu kuszat' pamidory!»

2.05 — Века прошли. Целые горы, миры, табуны видений. С л и ш к о м м н о г о г а д о в. Последнее: пещера, сделанная из свиней. Я внутри огромной движущейся свиньи, составленной из с в и н о о б р а з н ы х плиток. Стили в искусстве и архитектуре созданы наркотиками. Китайцы должны были знать пейотль. Все драконы, вся Индия отсюда. Художники — посвященные. Eine allgemeine Peyotltheorie [71] — панпейотлизм [72] .

Музыка из граммофона внизу мешает серьезности видений. Не закурить ли? Иногда появляются пляшущие красные и синие бумажные фигурки.

2.15 — Вижу Августа Замойского — озмеенного (в том смысле, что он постепенно превращается в клубок желтых змей в черную полоску). Потом он же — в реалистическом виде, спящий на правом брюхобоку под красным стеганым одеялом. Болит голова. Стеклянные видения криминального свойства. Гипержулье. Стеклянные преступники в японских масках крадутся к загородной вилле господ С. и искушают идти вместе с ними. Разумеется, я возмущенно отвергаю предложение. Начальные сцены фантастического театра развеиваются. Вижу Алькор — двойную звезду из Большой Медведицы, которую я наблюдал в подзорную трубу. Огромное увеличение. Я знаю: звезды, составляющие Алькор, имеют период вращения сто шестьдесят лет. Но тут они вращаются очень быстро.

2.30 — Вижу мозг сумасшедшего, но похожий не на мозг, а скорее на огромную печенку. На нем возникают булькающие гнойные нарывы. Из каждого то и дело вылезает нечто вроде черничины и смотрит: это, собственно говоря, глазок. Мозг этот в когтях у зеленого птеродактиля (крылатый ящер — прапредок птиц), чья голова по шею погружена в мякоть. Он когтями выжимает лопающиеся нарывы.

2.35 — Гигантский храм из красного камня. Колонны высотой тысячи по две метров на фоне серого неба. Внизу черные пылинки на ступенях красной лестницы — человечество в полном составе. Окружающие горы превратились в чудовищные живые потроха из розового прозрачного камня. Они по нескольку сот метров в длину. Из них прямо мне в лицо брызжет лиловая жидкость. Осязательных галлюцинаций нет и в помине.

2.45 — Ем булку с маслом. Дикий, зверский аппетит. Выглядываю за занавеску. Уже почти светло. Каменный дом напротив производит тягостное впечатление. Казалось, реальности нет. Или, по крайней мере, она ограничивалась пространством комнаты. А ведь придется вернуться в реальный мир, масштаб которого действует угнетающе. Вижу супругов С., спящих. Снова видения миниатюрных мордашек. Думаю, Януш Котарбинский, судя по его композициям, больше почерпнул бы из этого мира, чем, например, Рафал Мальчевский или я. Но в эту минуту я вообще преисполнен безумным, сильнейшим презрением к реалистической живописи, почти физическим к ней отвращением — как, впрочем, и к о в с е м у т а к н а з ы в а е м о м у н о в о м у и с к у с с т в у. Только великие стили древности симпатичны мне в эту минуту или — самое большее — примитив: остальное искусство кажется дешевкой, не достойной существования.

2.53 — «Ужасающие потроха, из которых низвергаются потоки цветных жидкостей».

2.58 — «Процессия со слонами и жемчужным (то есть сделанным из жемчуга) верблюдом в черной маске. Великолепные пропорции. Безумный реализм. За фантастическими внутренностями подглядывают и ощупывают их глаза на длинных стеблях». Интересный факт — в видениях выступают скульптура и архитектура — искусства, безусловно мне чуждые по причине отсутствия у меня чувства третьего измерения. В нормальном сознании я не сумел бы сделать и простейшего скульптурного или архитектурного эскиза (как-то пробовал ваять, а однажды — сделал проект памятника: вышло нечто смехотворное; лучше мне удавались архитектурные наброски, но они также отличались отсутствием изобретательности и абсолютной неконструктивностью), в видениях же передо мной предстают великолепно скомпонованные постройки, притом не только здания древних стилей, но и словно бы некая архитектура будущего — комбинации сегодняшнего, чудовищного, по-моему, стиля коробок с элементами прежнего искусства.