Мешок с письмами! Причем девятилетней давности. Конечно, распотрошенный, то есть, я хотел сказать, вскрытый… Но почти все письма были на месте, насколько об этом можно было судить.

За девять лет ничего не пропало? — спросил Мишель, против своей воли захваченный красноречием журналиста.

Эти мешки для писем очень прочные, да и Мышам они вряд ли понравились бы… Иначе от писем осталось бы только кружево… — Зиго засмеялся, довольный найденным образом, и продолжил: — Как кружево… да! Забавно, правда? Впрочем, это неважно. Я хотел только сказать, что этот человек нашел на чердаке мешок с письмами девятилетней давности.

А известно, как он туда попал?

Я как раз собирался рассказать об этом. Вы, конечно, еще слишком молоды и не помните о той серии нашумевших ограблений почтовых вагонов, о которых столько писали девять лет назад.

Ограблений?

Вот именно. Их грабили, чтобы завладеть ценностями, которые перевозились в мешках. Обычно грабители уничтожали оставшиеся письма, да и сами мешки. Чтобы замести следы. Но* на сей раз вор, взяв то, что искал, просто спрятал мешок в заброшенном доме. Близость железной дороги позволяет предположить, что злоумышленник выкинул мешок с поезда, а сообщник его подобрал. Впрочем…

…это неважно, — серьезно продолжил Мишель.

Вот именно. Главное, что письма были найдены. Этот человек… я имею в виду, тот, кто нашел мешок… отдал его жандармам, а те, сообщив об этом начальству, как и положено, передали его на почту.

На почту? Как обычные письма?

Совершенно верно. Как вы догадываетесь, я навел справки: в случае, если почтовое отправление заблудилось — а потерянные письма тоже относятся к «заблудившимся», — как только его находят, оно обычным образом отправляется адресату.

Даже столько лет спустя?

Даже столько лет спустя. Поскольку существует принцип, согласно которому письмо принадлежит адресату. И почта всегда следует этому принципу. Но, к счастью, корреспондент «Все для всех» проявил инициативу. Вы понимаете, эта история наделала много шуму в наших краях. Корреспондент добился от жандармов разрешения переписать адреса получателей, а если были обратные адреса, то и их тоже.

— Но… зачем они ему?

Клод Зиго просиял и вскочил с кресла так неожиданно, что мальчики непроизвольно заняли оборонительную позицию.

— Вы, видимо, не знаете, что истинный журналист, достойный этого имени, всегда использует любую возможность провести расследование, сделать репортаж, который заинтересует читателей.

В истории с письмами есть элемент сенсации.

Наш главный редактор, увидев список, послал шестерых сотрудников встретиться с адресатами этих так сильно запоздавших писем и расспросить их…

Братья переглянулись. Что интересного может быть в подобном расследовании, когда прошло столько времени?

— Итак, я хотел сказать, что мне, как и пятерым моим коллегам, поручили задать адресатам этих писем один вопрос: «Изменилась бы ваша судьба, если бы это письмо пришло вовремя?»

Ребята почувствовали себя легче. Как ни необычно выглядел визит Клода Зиго, у него имелось разумное объяснение. Конечно, это был довольно своеобразный человек. В его поведении бросалось в глаза что-то нервное, какая-то нездоровая аффектация; однако его объяснения представлялись вполне правдоподобными. Оставалось выяснить только один важный момент.

Ну хорошо, — сказал Мишель. — Ваше расследование в самом деле представляет некоторый интерес, если в заблудившемся письме был важный документ, или ответ, которого с нетерпением ожидали, или какое-то решение. Но…

Я вижу, вы меня понимаете, — проговорил Зиго, все более воодушевляясь. — Должен признать, результаты, полученные мной и моими коллегами до… сих пор, были, скажем так, не очень впечатляющими. Вы не представляете себе, какими банальностями полна переписка в наше время. Ах!.. Как далеко мы ушли от эпохи Людовика XIV! Погода, болезни детей — вот и все, о чем сейчас пишут. Но направляясь к вам… направляясь к мадам Терэ и мадемуазель де Маливер, я был убежден, что услышу нечто более интересное…

Репортер смотрел на мальчиков взглядом, в котором смешались и возбуждение, и надежда, и жадное любопытство. Казалось, от них он и ждал тех самых «сенсационных», как он говорил, 'откровений.

— Простите, мсье, — заявил Мишель, — но я не вполне понимаю, какое отношение к вашему расследованию имеют моя бабушка и мадемуазель де Маливер.

Во взгляде Зиго ясно читалось сожаление. Казалось, сейчас он, грустно покачав головой, скажет вслух: «Нет, прошу вас! Не говорите мне, что вам нечего сказать…»