– Это кто?

– Да санитарка же, она тебя кашей кормила.

– Я не знал.

– Да ты как увидишь – вспомнишь. Она скоро ужин принесет. Сто грамм бы сейчас, а лучше – двести. Курить есть у тебя?

– Не курю.

– Жаль, – тоскливо отозвался танкист. – Слушай, а где тебя зацепило?

– Зениткой подо Ржевом.

– Ха! Так мы и ранены с тобой почти в одном месте, вроде как сродственники теперь.

Отворилась дверь, и вошла санитарка, держа в руках поднос с тарелками и хлебом. Там же – два стакана с чаем.

– Ужинать пора, товарищи ранбольные!

Такое странное словечко Михаил слышал впервые. Санитарка сначала подошла к новенькому, помогла ему приподняться, подперла спину подушкой.

– Сам поешь или помочь?

– Сам попробую.

Голова еще кружилась немного, во всем теле ощущалась слабость, но было уже заметно лучше.

Санитарка поставила на одеяло миску с кашей, жидко приправленной тушенкой. Пахло вкусно.

Михаил неловко орудовал ложкой – уж больно поза неудобная. Но есть-то хотелось! Он и хлеб съел, запивая чаем.

В животе разлилась приятная сытость, и вновь потянуло в сон. Как сквозь вату в ушах, он услышал слова соседа:

– Ну летун и засоня!

– Чего пристал к человеку? – вступилась за Михаила санитарка. – Крови он много потерял. Да для него сейчас сон и еда – лучшие лекарства! Думали – не выживет, да организм молодой, крепкий. Вишь – выкарабкался!

– Да я что – я ничего… Это я так… – оправдывался танкист.

Утром сил прибавилось.

На перевязку явилась молодая медсестричка, поставила на стол лоток с перекисью водорода и бинтами. Когда стала снимать присохшие к ране бинты, Михаил невольно вскрикнул от боли.

– Терпи, летун, у меня хуже было, – подал голос со своей койки обожженный танкист. – У Тонечки ручки золотые, перевязки хорошо делает. Тонечка, а спиртиком не угостишь?

– У тебя одно на уме, – отшутилась медсестра.

– Это вы, женщины, так думаете – «одно». А закусить?

– Сразу видно, выздоравливать стал, ранбольной! Помнится мне, три недели назад вам не до шуток было…

– Ранбольной! Андреем меня звать! – постарался возмутиться танкист, но у него не очень получилось.

– Постараюсь запомнить! – улыбнулась Тоня.

Медсестричка закончила перевязку.

– Выздоравливайте, ранбольные!

И ушла.

– Вот едрит твою! Все они тут – «ранбольные, ранбольные»! А мне, может, по имени приятнее! – пробурчал танкист.

Михаил осторожно вытянулся на кровати – после перевязки заныли потревоженные раны.

Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами – четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна – на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину.

Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры:

– Здорово тебя! Кто?

– Зенитчики! Снаряд прямо в приборную панель угодил! На аэродром сел уже как в тумане.

– Повезло: могли насмерть!

Оба замолчали. Да чего тут возражать? «Косая» рядом совсем прошла. Возьми снаряд на полметра дальше – попал бы прямо в сиденье пилота.

Вечером в палату пришли школьники и устроили концерт художественной самодеятельности. Они пели песни, танцевали, а один серьезный паренек показывал фокусы. Правда, Михаил их из своей тесной палаты не видел, зато песни слышал – дети пели в коридоре. Двери палат были открыты, и лежачие ранбольные слушали их, лежа на своих койках, а ходячие расселись на стульях, кушетках и подоконниках. Особенно понравился «Синий платочек» и «Бьется в тесной печурке огонь» – на «бис» школьники их пели несколько раз, а некоторые ранбольные с удовольствием подпевали.

Хлопали маленьким артистам от души, многие раненые отдавали детям заначенные куски сахара, хлеб. Голодновато населению жилось, особенно детям с их скудными пайками.

Продукты давали по карточкам, имевшим четыре категории. К первой категории относились рабочие оборонной промышленности – они получали 700 граммов хлеба в день; вторая категория включала рабочих других отраслей, а также врачей и учителей, получавших в день 500 граммов хлеба; к третьей категории относились служащие – им полагалось 400 граммов, а старики и дети получали по 300 граммов хлеба в день.

На рабочую карточку давали еще 300 граммов жиров, 800 граммов крупы и 400 граммов сахара в месяц. По карточке же давали и керосин для лампы.

С началом войны цены на продукты на рынках выросли в десять и более раз: буханка хлеба стоила 100 рублей, килограмм сала – 200, картошка – 120, кусок мыла – 40, пара ботинок – 60 рублей. И это при средней зарплате рабочего 430 рублей в месяц.

Денежное довольствие пехотинца в армии было 8,5 рубля в месяц, старшины – 150 рублей, командира роты – 750 рублей, батальона – 850 рублей; командиру полка полагалось 1200 рублей в месяц. Правда, приплачивали премию за уничтожение вражеской техники: летчику-истребителю – 1000 рублей, бомбардировщику за боевой вылет – 500 рублей. За уничтожение танка из противотанкового ружья платили 500 рублей, за подрыв его гранатой – 1000 рублей.