Но и после их возвращения долгое время существовал негласный запрет упоминать имя Сахарова в печати и на телевидении. Я с этим непосредственно столкнулся. В 1987 году телевидение снимало фильм "Сомневаюсь в явном, верю чуду…", посвященный науке и ответственности ученого, в котором я принимал участие. Одним из эпизодов фильма была моя беседа в рабочем клубе на Ленивке. Мне задали вопрос о Сахарове. Когда я ответил, поднялся молодой человек и сказал: "Я почувствовал Ваше волнение, когда Вы говорили об Андрее Дмитриевиче, и считаю долгом нашего собрания вынести постановление о допущенном в отношении Сахарова нарушении прав человека".

Вскоре выяснилось, что руководство Центрального телевидения приказало выбросить весь кусок с упоминанием о Сахарове. Тогда я написал письмо на имя члена Политбюро А.Н.Яковлева. Оно заканчивалось такими словами: "А.Д.Сахаров — не только крупнейший физик, но и мыслитель с глубокими и неожиданными гуманитарными идеями. Он с одобрением и доверием относится к происходящим у нас переменам, но для того, чтобы привлечь его к общественной жизни, следует, как мне кажется, прежде всего восстановить его доброе имя в стране, для которой он так много сделал.

Упоминание о нем в телефильме, сделанное неофициальным лицом — деликатное и достаточно эффективное начало этого справедливого дела.

Надеюсь на Вашу помощь".

Через некоторое время мне сообщили, что фильм выходит без купюр.

В 1988 году в Москву приехал выдающийся американский физик Дэвид Гросс. Он попросил меня помочь ему встретиться с Сахаровым. Андрей Дмитриевич знал Гросса и как физика, и как общественного деятеля. Он выкроил из своего расписания время для встречи и попросил меня в ней участвовать. Разговор начался с обсуждения происходящих у нас перемен. Мы все тогда воспринимали их как начало перехода к подлинно демократическому обществу. Затем разговор перешел к науке. Меня поразило, с какой живостью А.Д. реагировал на научные новости. Особенно его волновали последние результаты в теории квантовых струн, которой он больше всего интересовался еще до возвращения из Горького.

В том же году в Москву приехал известный физик, профессор института Вейцмана, Гарри Липкин. Он в числе многих зарубежных ученых прилагал большие усилия для освобождения Сахарова. Я пригласил его с женой в гости. Андрей Дмитриевич, узнав, что Липкин будет у меня, позвонил мне и спросил: "А что если мы с Люсей сейчас к вам приедем?" Надо ли говорить, как мы обрадовались! Была вкусная еда, и все ужинали с большим аппетитом. Потом А.Д. и Елена Георгиевна подробно рассказывали о своей поднадзорной жизни в Горьком. Невозможно было без кома в горле слушать этот перечень издевательств и беззаконий. Елена Георгиевна безжалостно описала горьковские мытарства в воспоминаниях, напечатанных в журнале «Нева».

В этот вечер я сделал несколько фотографий для Сахаровых, Липкиных и для себя…

Еще одна неожиданная встреча произошла, когда я приехал на несколько дней в Стэнфордский университет для доклада на семинаре. Меня поместили в кабинете отсутствовавшего в то время Сиднея Дрелла, большого друга Сахаровых. На столе я увидел фотографию обнявшихся Андрея и Люси. Они были такими счастливыми, что я лишний раз понял — все, кто любил Андрея Дмитриевича, должны поклониться в пояс Елене Георгиевне за счастье, которое она ему подарила, несмотря на все тяготы их жизни, и за ее великое мужество, которое позволило ей с достоинством нести звание подруги Сахарова.

Осенью 1988 года А.Д. попросил меня войти в инициативную группу по созданию "Московской трибуны". Когда я выразил опасение, что не смогу уделять достаточно времени, он возразил: "Мне бы хотелось, чтобы Ваше имя было в числе инициаторов". Теперь я очень рад, что согласился. Это позволило мне провести несколько вечеров на знаменитой кухне Сахаровых и познакомиться с замечательными людьми, которых я до того знал только по их статьям. Там присутствовали А.М.Адамович, Ю.Н.Афанасьев, Л.М.Баткин, Ю.Г.Буртин, Л.В.Карпин-ский, Ю.Ф.Карякин, Р.З.Сагдеев. Андрей Дмитриевич возлагал на "Московскую трибуну" большие надежды и очень торопил с ее организацией.

Просматривая список предполагаемых членов, я с удивлением обнаружил имя одного потерявшего разум математика. Когда я спросил А.Д., как оно там оказалось, ответ поразил меня своей наивностью: "Я понадеялся, что в нашем обществе он переменится…" Удивительно, как сочеталась в нем величайшая глубина мысли с детской верой в добрые качества людей!

Значительность человека проявляется в способности совершать поступки, ему не свойственные, продиктованные чувством долга. Можно представить себе, как мучительно трудно было Сахарову преодолеть прирожденную деликатность и ударить по лицу подлеца, написавшего клеветническую книгу. С тех пор эта пощечина горит на лицах всех, кто из выгоды или из трусости подписывал лживые письма. Эта черта Сахарова с особенной силой проявилась на Съезде народных депутатов и на заседаниях Верховного Совета.

Телевизор позволил миллионам людей почувствовать правду и боль его тихих непреклонных слов, прерываемых окриками председательствующего. Немая речь Сахарова перед выключенным микрофоном приобрела значительность символа, — символа, который поможет людям разогнуть спины и вселяет надежды на победу добра и разума. Рядом с нами жил Пророк, и труден был его путь на Голгофу…