Ю.Р.: Полемика, связанная с дублированием разработки и испытания, определялась конкурентными соображениями двух организаций. Я был в стороне от этой полемики, поскольку инициатива конкурентной разработки исходила от других сотрудников института, однако сам считал, что Сахаров был прав.

Кстати должен сказать об одной непоследовательности Андрея Дмитриевича. Будучи ярым сторонником сокращения и прекращения испытаний, он оказался инициатором создания, разработки и испытания самой мощной водородной бомбы, за что он был награжден третьей Золотой Звездой Героя. Один из товарищей по этому поводу сказал: "Пацифист дал трещину". Действительно, время показало, что такая разработка с военно-технической стороны бесполезна, и испытание неоправдано, даже при принятии всех мер по уменьшению экологического вреда. Сахаров пишет об этом в своих «Воспоминаниях».

Корр.: Как Вы оцениваете Сахарова как ученого? Имел ли он слабости? Какова его сила духа? И как оцениваете Вы его как гражданина?

Ю.Р.: Сахаров, безусловно, выдающийся ученый нашего времени. По таланту, богатству, глубине и оригинальности его идей он стоит много выше своих коллег. Вы спрашиваете, были ли у него слабости. Я был бы лакировщиком, если бы сказал, что все, что изрекал Андрей Дмитриевич было гениально. Он смело выражал нетривиальные новые идеи, а были и такие, которые не осуществились. Немного, но были. Андрей Дмитриевич не мешал своим авторитетом работать другим сотрудникам. Однако были случаи, когда он утверждал отчет, не читая его, в том числе ошибочные отчеты, не считая нужным помочь товарищу разобраться в ошибках. Но надо ли корить Андрея Дмитриевича за эти так называемые слабости, это является оборотной стороной смелости мысли и благожелательности.

А.Д.Сахаров стал известен всему миру смелыми выступлениями с критикой недостатков в нашей стране, ряда политических акций. Время показало, в чем Андрей Дмитриевич был глубоко прав. Интуиция Сахарова и в этой области была смелой и в основном правильной, несмотря на то, что она не опиралась на детальные социально-экономические разработки. Мне казались мелкими его выступления в защиту так называемых инакомыслящих, хотя в последнее время я понял, что уважение к плюрализму мнений и свободе есть основа любого демократического общества. Высоко оценивая гражданские качества А.Д.Сахарова, мне одновременно трудно отделаться от мысли, сколько нового А.Д. мог бы совершить в науке, не занимаясь общественно-политическими делами. А другой спросит, что важнее.

Корр.: Участвовали ли Вы в подписании писем, осуждающих Сахарова?

Ю. Р.: Я не участвовал в подписании писем, осуждающих Сахарова. Но это не мой героизм, мне просто не предлагали их подписать, а инициатива от меня, сами понимаете, происходить не могла.

Корр.: Ваша реакция, когда Вы услышали о ссылке его в Горький?

Ю. Р.: Какая реакция — ясно, когда она относится к товарищу и другу.

Корр.: Каково его место в истории?

Ю. Р.: Не надо повторяться, об А.Д. много сказано в этом интервью, ясно, что имя Сахарова останется в истории и нашей страны, и всего мира.

Фотографии, которые вы видите (см. вклейку с фотографиями. — Прим. ред.), сделаны в один день — 30 декабря 1986 года в ФИАНе. (в этом файле не представлены — J.R.)

Еще на вокзале в день приезда Андрей Дмитриевич, окруженный толпой западных журналистов, на вопрос: Ваши ближайшие планы? — сказал, что намерен в тот же день посетить семинар. На этом первом после Горького семинаре я, однако, не был.

Через неделю, сев в машину, мы с корреспондентом "Литературной газеты" Олегом Морозом отправились в институт [158] . Был жуткий снегопад. Улицы занесло, но в зале собрались, видимо, те, кто и должен был собраться. Речь шла о струнах — вещах мне совершенно непонятных, но не тема семинара занимала меня, а Сахаров. Я следил за его поведением с ощущением болельщика. Мне хотелось, чтобы он чувствовал себя так, словно и не было этих долгих лет неучастия в научных собраниях. Чтобы он понимал и знал о том, что происходит, лучше других. В зале то зажигался свет, то гас, когда показывали слайды, а я в видоискатель наблюдал за академиком. Поначалу он сидел, подпершись рукой, и следил за происходившим, однако скоро я увидел, что он закрывает глаза и дремлет. Замена слайда на экране пробуждала его. Но, взглянув на изображение, он вновь закрывал глаза.

Я встревожился и стал спрашивать сидевшего рядом академика А.Б.Мигдала, что это значит, не утратил ли Сахаров интерес, не отстал ли от происходящих в физике процессов. Мигдал мог бы снисходительно отнестись к моим вопросам, однако индейское его лицо не тронула покровительственная улыбка: "Сахаров моментально схватывает суть, и объяснения ему мало что добавляют. Если он станет выступать в конце, Вы услышите абсолютно четкую формулировку, суммирующую рассматриваемые вопросы".

Однако выступать Андрей Дмитриевич не стал.

После семинара он пришел в отдел.

— Вот моя комната, — сказал он. — За этим столом сидел Игорь Евгеньевич Тамм.

На обитой черным дерматином двери комнатки красовалась табличка "А.Д.Сахаров", которую сотрудники отдела сохранили в неприкосновенности во все годы горьковской ссылки. Я снял Сахарова на фоне двери.

Потом предложил отвезти домой. Он отказался, сославшись на то, что есть академическая машина, которой он воспользуется. Все попытки его и Мигдала вызвать автомобиль оказались безуспешными. Не было для двух академиков свободной машины. С оговорками (мол, не причинят ли они мне беспокойства) Сахаров и Мигдал согласились воспользоваться моими услугами.