— Тебе его не жаль?

— Нет. Младенчик-то, видал? Нет, не жалко. У него своих детей нет, ему все равно.

— Младенчик, да, — выговорил Талиессин. — А кто убил шестипалого?

— Мужчины, — сказала Хейта. От нее тянуло жаром, как от печки, и пахло горчим телом. — Они сперва ребенка отобрали и убили, а после — господина Алхвине. А он плакал.

— Я бы на его месте тоже плакал, — сказал Талиессин и засмеялся.

Хейта улыбнулась ему, потерлась головой о его колено и убежала.

Талиессин еще раз объехал усадьбу. К нему подходили люди, спрашивали, что делать с тем, с этим, Талиессин отвечал. Затем услышал шум и, быстро развернув коня, помчался туда.

Человек десять стояли перед разрушенным господским домом. Из-под черного бревна торчали обугленные ноги: там лежал кто-то из прислуги. Ни бунтовщики, ни те, кто к ним явился, не обращали на это ни малейшего внимания.

Талиессин, растолкав конем толпу, выбрался вперед.

— Что здесь? — властно спросил он.

Один из зачинщиков ответил:

— Из соседнего имения люди. Спрашивают, как им поступать. Мы тут обсуждаем.

— Обсуждать нечего! — закричал Талиессин. И повернулся к пришлым: — Убирайтесь, откуда пришли! Здесь наше дело, не ваше!

— Мы вот рассудили, — заговорил один из вновь пришедших, — когда зарево увидели, что у вас тут мятеж. Да? Мятеж. И господина убили, мы уже узнали. Да?

— Да, — сказал Талиессин, хмуря брови. — У нас-то мятеж, а вы при чем?

— Ну вот, — продолжал этот человек, нимало не смущаясь и не пугаясь нахмуренных бровей всадника. — Мы так рассудили: мы чем хуже? Одна деревня — сила, две деревни — две силы.

— Нет, сказал Талиессин. — Это наш бунт, а не ваш. У вас шестипалых младенцев не нарождалось. Вам здесь не место. — Он приподнялся на стременах и громко продолжил: — Задурят две деревни — солдат пришлют вчетверо больше. С одним отрядом мы справимся, а попробуй-ка с четырьмя!

— Ты-то сам кто такой? — осведомился у Талиессина пришлый крестьянин, упрямо не желая сдаваться и соглашаться с доводами. — Откуда тебе знать про четыре отряда?

— Оттуда, — сказал Талиессин, — что это не первый бунт у меня. Я знаю.

Тут люди из имения Алхвине заволновались, зароились вокруг своего всадника.

— Это наш, это нашенский, — стали наступать они на пришлых. — Вы что его задираете? Он-то наш, а вы кто? Он дело говорит. Придут солдаты, как быть?

— Ступайте по домам, — приказал чужим крестьянам Талиессин.

А бывшие люди Алхвине добавили:

— Ступайте, пока вам добром говорят. Ступайте!

И те, ворча, ушли.

Так Талиессин в первый раз задумался над завтрашним днем, ибо назавтра бунт превратится в старика, одержимого множеством болезней, и следовало позаботиться об этом заранее.

Закат уже подступал, предметы начали расплываться в сумеречном воздухе, и Талиессин в последний раз объехал разоренное имение, осматривая, не осталось ли чего-нибудь, что необходимо сжечь, втоптать в землю, уничтожить, убить.

Тишина готова была утвердиться в уставшем мире, и новый взрыв криков показался Талиессину сейчас болезненно неуместным. Он подтолкнул коня коленями. Он и сам не мог бы сейчас объяснить, почему так торопился туда. Ему просто хотелось поскорее прекратить шум.

— Гляди, Гай! — заорал кто-то, завидев Талиессина.

Он вздрогнул: он и забыл, что назвался перед Хейтой именем своего отца.

— Гляди, кого поймали! Это он — второй. Тот, шпион. Помнишь, ты предупреждал? Нашли… Теперь — все, теперь нет большой опасности.

К Талиессину подтащили какого-то человека, опутанного сеткой — с такими браконьеры ходят на мелкую Дичь.

— Вот Гай, смотри! — весело надсаживался какой-то бородач (должно быть, это он и браконьерил в былые времена при попустительстве рассеянного и ученого господина Алхвине). — Какова скотина! И вооружен был, сетку резать пытался.

Талиессин холодно посмотрел с высоты седла на заданного в сетке человека. Лицо у Алатея было разбито, он таращился на Талиессина сквозь сетку и пытался заговорить, но расквашенные губы не слушались.

Талиессин повернулся к своим соратникам.

— Да, это он — Алатей. Второй шпион. Молодцы, что выследили!

Человек в сетке яростно забился. Должно быть, понял, чей меч сейчас у Талиессина, на чьем коне он сидит.

Талиессину довольно было на один только миг встретиться взглядом с пленником, чтобы понять: тот мучается от бешенства, от бессилия, от непонимания. Талиессина забавляло это. Забавляло, пожалуй, еще больше, чем внезапный испуг Сафрака.

Алатей искал раздавленного горем избалованного мальчика, сторонящегося людей. А перед ним был главарь мятежников, с черным пятном сажи на щеке, с жуткими кровоточащими шрамами от середины скулы до подбородка. И этот главарь ухмылялся во весь рот.