1907

Твои ль это стопы, Исус, твои ли?

И все же, о Исус, как я их знаю:

не я ль их обмывала, вся в слезах.

Как в терн забившаяся дичь лесная,

они в моих белели волосах.

Их до сих пор ни разу не любили.

Я в ночь любви их вижу в первый раз.

С тобой мы ложа так и не делили.

И вот сижу и не смыкаю глаз.

О, эти раны на руках Исуса!

Возлюбленный, то не мои укусы.

И сердце настежь всем отворено,

но мне в него войти не суждено.

Ты так устал, и твой усталый рот

не тянется к моим устам скорбящим.

Когда мы наш с тобою час обрящем?

Уже — ты слышишь? — смертный час нам бьет. [43]

1907

1992 

Звукоподражательный джин бюрократии наконец вырвался наружу и теперь откликается на имя еврократия. Его стихия — воздух, и он летает повсюду, главным образом первым или бизнес-классом, говорит на языках, носит пятисотдолларовые костюмы итальянского покроя, не заботясь ни о кресте, ни о мезузе. У него есть также степень по экономике либо политологии, он, кажется, женат, но это не обязательно, проживает преимущественно в столицах, но имеет и дом за городом. Описание хоть и беглое, но из него ясно одно: вы никогда уже не загоните его обратно в бутылку.

Подобно всем общественным благам и порокам, еврократия является в первую очередь отражением нашей разрастающейся демографии. С годами индивид все чаще обнаруживает себя уставившимся на фасад общественной реальности, на котором висит табличка «свободных мест нет» четкими печатными литерами. Его выбор в этих обстоятельствах — либо ждать, когда откроют, либо прорываться с черного хода. Еще одна возможность состоит в создании альтернативы, призрачной реальности, и в попытке навязать ее реальности существующей.

Отсюда наши политические партии и их программы различных степеней воинственности, отсюда их оголтелые или блаженные сторонники, группы, ассоциации, движения, исповедующие некую идеологию, философию, доктрину. По сути, разнятся они только объемом получаемой ими финансовой поддержки, и таким образом их можно сравнить с благотворительными концертами: деньги и рукоплескания исходят от рядовых членов, которые слышат то, что хотят услышать.

Concerto grosso Объединенной Европы ничем не отличается, разве что его благодетели чрезвычайно богаты. Это, грубо говоря, большие корпорации и конгломераты, которые выгадывают от упразднения таможенных пошлин, и банки, осатаневшие и уставшие от капризов обменного курса. Короче, все это вращается вокруг денег, поскольку международный рынок не хочет быть международным. Он хочет быть рынком без прилагательных, и точка.

Если ты банк, это имеет смысл; если же нет, то не имеет, но каким бы ни было твое мнение по этому вопросу, оно не играет никакой роли, поскольку твое будущее короче, нежели будущее денег. Фактически, ничто не имеет большего будущего, чем деньги, даже природа. И конечно, не география, не говоря уже об истории. Пока существует наш вид, он будет свое существование оплачивать. По-видимому, у нас нет склонности к самоубийству: свидетельство тому — рост населения и тяга к ядерному разоружению.

На худой конец, мы одержимы мыслью об убийстве, но это не новость. Вся красота оперы под названием Объединенная Европа состоит в том, что она спонсирована наиболее склонными из нас, если верить анналам, к убийству — потомками Вотана. Никто не напевает и не насвистывает эти мелодии с большим вкусом, чем клиенты Deutsche Bundesbank, которого, наконец, осенило, что загнать соседа в долги — гораздо более верная форма оккупации, нежели ввод войск. Что же до соседей, особенно на востоке, они, понятным образом, предпочитают статус клиента статусу нищей колонии.

Не стоит воспринимать эти заметки как извечную паранойю о гунне. Суть состоит в том, что нынешние процессы развития на континенте не имеют ничего общего с тем или иным национальным стереотипом. Суть состоит в том, что в то время как промышленный мир имеет уйму антитрестовских законов, не допускающих возникновения монополий, в мире международных финансов ничего подобного нет. Никто не подумает о введении таких законов из-за простой невозможности обеспечить их выполнение. Отсюда появление в современном мире нескольких финансовых монополий, которых кроткие обычно величают гигантами — из страха назвать вещи своими именами. Один из них — гигант немецкого производства.

Поведение монополии обусловлено не конкретно каким-либо злым или благожелательным гением, но самой массой, несоразмерной по определению с устремлением индивидуума. Монополия обслуживает самое себя, и если у нее есть враги, то, конечно, не одна или несколько конкретных стран, но другая монополия. Со временем они, конечно, могут сцепиться, хотя поначалу склонны ударить по рукам. Появление Европейского сообщества доказывает, что мы блаженно пребываем в начальной стадии.

Сделка, по-видимому, состоит в подразделении мира на три финансовые зоны согласно сосредоточению капитала. Эти зоны перехлестываются, но незначительно, и набеги, которые монополии совершают во владения друг друга, до сих пор учитывают существенную финансовую разность этих зон. Конечно, душе беспристрастного наблюдателя было бы уютнее, если бы таких зон было не три, а четыре. В целом деление на четыре гораздо опрятнее деления натри. Но богатые нефтью арабские страны все еще стремятся переправлять свои сокровища через Нью-Йорк и Лондон. Кроме того, если наблюдатель действительно печется о беспристрастности, он должен быть удовлетворен тем, что зон три, ибо столько их видит Луна.