Когда она заглядывает в интересующую нас область, Европу, Луна видит, что та заполонена немецкой маркой гораздо гуще, чем долларами США и японской йеной, вместе взятыми. Подобно деньгам, Луна не замечает границ и, как знать, возможно, именует себя экю. С точки зрения Луны экономикой этой территории могли бы управлять из единого центра, и для светила не имеет никакого значения, будет ли он в Брюсселе, Страсбурге, Берлине или Вене. Светилу также все равно, будет ли экономика этой территории, подобно ее освещению, управляться избранным правительством или группой назначенных чиновников, поскольку Луна не делает различия между демократией и еврократией. Если вдуматься, светило последними упрекнуло бы, в частности, немцев в таком же нежелании провести это различие, поскольку демократическое правление в их стране — явление сравнительно новое.

Самая неприятная сторона в схеме Европейского сообщества — кончина демократической идеи, за которую поколения людей упрямо сражались повсюду, но на этом континенте в особенности. Но небесные тела равнодушны к истории; что же до нас самих, мы можем утешаться тем, что великая европейская идея умирает все-таки в собственной постели. Конечно, будут производиться шумы, призванные создать обратное впечатление,— начать с того, что мы уже получили «Европейский парламент». Однако красноречие его депутатов больше похоже на расхватывание гардероба умирающего, чем на поддержание видимости.

Более великодушное объяснение феномена объединенной Европы состоит в том, что по ходу дела представления о гласе народа или правлении большинства выродились в представление об общем знаменателе и смешались в сознании некоторых с чертой, предваряющей «итого». В этом нет ничего удивительного, поскольку и то и другое сводится к цифровому выражению. К тому же в определенном возрасте такого рода вещи неизбежны, а демократии ничто человеческое не чуждо. Ей и сейчас уже трудно справляться с нашим растущим числом; альтернативы же, если и есть, то все довольно мрачные. Что опять же свойственно человеку, особенно в определенном возрасте.

Итак, она склоняется к еврократии, прописанной как болеутоляющее лекарем в лице Европейского валютного союза.

Пилюля имеет ощутимый привкус немецкой марки, и это вполне сильное лекарство, чьи побочные эффекты предполагают постепенное сведение на нет национального суверенитета, территориальной целостности, независимой внешней и в конечном счете внутренней политики. Однако болезнь слишком запущена; и, учитывая огромный разрыв современной демократии между избирателями и избранниками, различие между национальным правительством и наднациональным для рядового избирателя — лишь дополнительное упражнение в абстракции. Так или иначе, если наш пациент не решается заглотнуть пилюлю, врач может несколько скостить процентную ставку; если же пациент отказывается наотрез, процент подскакивает.

Именно деньги прописывают такой режим, поскольку деньги хотят, чтобы ими распоряжались более эффективно, чем современными республиками. За этим стремлением к Объединенной Европе не кроется никаких тайных умыслов ни со стороны индивидуумов, ни целых этносов, а просто стихийная логика денег, которая сродни логике воздуха, земли, огня или воды — логика накопления и/или экспансии. Это означает колоссальную культурную реорганизацию в Европе, где лютеранское мироощущение подминает под себя территорию с исторически господствовавшим там католицизмом. Во всяком случае, если вы хотите заколачивать башли — простите, дойче марки,— вам придется позабыть о сиесте.

Полагаю, что это плохие новости для литературы на европейских языках, равно как и для самих языков. Объединенная Европа неизбежно будет поощрять полиглотство; ценой, которую придется за это заплатить, станет потеря читателя национальных литератур и низкий уровень владения родным языком. Последнее, конечно, на руку еврократии, поскольку языковая точность, благозвучие и красноречие — ее злейшие враги. Когда говорят деньги, диалог невозможен. Отчасти идея Объединенной Европы зашла так далеко именно из-за уровня речи, который присущ практически любому политическому высказыванию.

Что бы там ни было, не думаю, что от Объединенной Европы будет толк. Европу традиционно изображали в виде девы, плывущей на быке. Быком был, конечно, Юпитер, принявший этот облик, чтобы похитить деву и где-нибудь ею насладиться. В целом Юпитер был не промах по части принятия личин и довольно беспорядочен в связях,— так сказать, его диапазон был чрезвычайно широк: лебедь, орел, бык, кто угодно. Но он никогда не представал пред девой в форме чистогана. Однажды, правда, он обернулся золотым дождем, и Тициан изобразил его в виде ливня золотых дукатов. Однако то была другая дева: не Европа.

То была Даная, мать Персея. Результат этой инвестиции Юпитера, безусловно, оказался гибельным для ее отца, поскольку Персей со временем убил Акрисия, хотя и неумышленно. Но именно это и делают деньги — тем более, что этимологически имя Акрисия предполагает сразу и прирост, и слабый критический дар, и неспособность справиться с кризисом. Короче, отсутствие проницательности и благоразумия.

Не правда ли, звучит знакомо? Деньги, осмелюсь сказать, всегда Эдиповы. Лучше тогда забыть про Тициана и обратиться к изображению этого эпизода Рембрандтом. Еще лучше было бы избежать контаминации и не отвлекаться от нашей простодушной девы по имени Европа и ее маленькой истории об этом симпатичном белом быке по кличке Юпитер. С ним дева, по крайней мере, сможет повидать разные земли, особенно к югу. И, так сказать, задаром. Вы же не хотите отослать ее обратно в Страсбург.