Но через три часа после процедуры все исчезнет. Он ничего не мог поделать — разве что без всяких надежд ждать нового землетрясения. Сейсмогасители безупречно работали с давних пор, и будут продолжать так же работать и впредь. А что еще, помимо землетрясения, могло бы отложить процедуру? Ничего. Ничегошеньки. Тем более что Уни было известно о его прежних увиливаниях.

В памяти опять всплыла сухая тень листа, но он шуганул эту мысль, чтобы помечтать о Маттиоле, увидеть ее такой, какой она явилась ему во сне, и не терять попусту оставшихся трех коротких часов его настоящей жизни. Он забыл, какие у нее были красивые глаза, как прекрасна была ее улыбка и ее розово-смуглая кожа, как трогательна была ее искренность. Он, гадоволадово, многое забыл: удовольствие от курения, радостное возбуждение от лингвистических открытий при расшифровке французского языка.

Снова вспомнился сухой отпечаток листа, и он стал думать о нем с раздражением, пытаясь понять, почему он так засел в мозгу, и думая, как отделаться от мыслей о нем раз и навсегда.

Он мысленно вернулся к тому, лишенному смысла и значения мелкому факту; снова увидел лист с поблескивающими на нем каплями пролитой уникоки; увидел свои пальцы, поднимающие его за черешок, и свою другую руку со сложенной оберточной фольгой из-под унипеков, и сухой серый овал на черном от коки влажном камне. Он пролил напиток, а листик там лежал, а камень под ним…

Он сел на кровати и хлопнул себя по правой руке.

— Во имя Христа и Вэня! — пробормотал он в темноте испуганно.

Он встал раньше, чем прозвучал гонг, оделся и заправил постель.

В столовую он пришел первым; позавтракал и вернулся к себе в комнату с небрежно сложенной оберткой от унипека в кармане.

Он достал обертку и разгладил ее на столе рукой. Квадрат из фольги он сложил точно пополам и затем еще втрое. Плотно сжал получившийся пакетик, подержал в руке — вроде бы тонковат, несмотря на шесть слоев. Положил на стол. Пошел в ванную и достал из домашней аптечки вату и катушку лейкопластыря. Принес в комнату и тоже положил на стол.

Слой ваты — еще тоньше, чем пакетик фольги — он положил на свернутый пакет от унипека и приклеил все это к столу лейкопластырем телесного цвета.

Открылась дверь. Он обернулся, прикрыв собой свое изделие и сунув катушку пластыря в карман. Это пришел Карл ТК из соседней комнаты.

— Пошли завтракать? — спросил Карл.

— Уже поел, — сказал Чип.

— Да? — удивился Карл. — Ладно, зайду попозже.

— Хорошо, — сказал Чип и улыбнулся.

Карл вышел, закрыв за собой дверь.

Чип отлепил концы пластыря от стола и отнес получившийся бандаж в ванную. Положил его фольгой вверх на край раковины и засучил рукав балахона.

Взял бандаж и наложил фольгой точно на то место руки, где ее коснется инфузионный диск. Плотно придавил бандаж к руке и закрепил пластырем.

Лист — щит. Сработает ли щит из фольги?

Если да, то он будет думать только о Маттиоле, а ни о каких не об островах. Если он поймает себя на мысли об островах, он расскажет об этом своему наставнику.

Он опустил рукав.

В восемь часов Чип встал в очередь к процедурному кабинету. Он стоял, сложив руки, и, ощущая под рукавом бандаж, согревал его на случай, если инфузионный диск чувствителен к температуре.

«Я болен, — думал он. — Я подхвачу все хвори: рак, оспу, холеру, — все. Лицо мое покроется волосами!»

Он это сделает только один раз, сегодня. При первых же признаках чего-то серьезного он расскажет обо всем наставнику.

А может, эта уловка не сработает.

Подошла его очередь. Он засучил рукав до локтя, вставил руку по запястье, в обрезиненное отверстие аппарата, затем закатал рукав до плеча и быстро сунул ее до конца.

Он чувствовал, как сканер нащупывает его браслет и как инфузатор легко прикоснулся к подушечке бандажа. Ничего не случилось.

— Вам уже сделали, — сказал номер, стоявший позади.

На аппарате светился голубой сигнал.

— А, — произнес он и вынул руку из приемника, одновременно опуская рукав.

Теперь пора было идти на работу.

После ленча он прошел к себе в комнату и в ванной снял с руки бандаж. Фольга была цела — такой бы была и кожа после процедуры. Он сорвал лейкопластырь — вата стала сероватая и мокрая. Он выжал ее, и несколько капель похожей на воду жидкости упали в раковину.

С каждым днем воспоминания становились все более четкими, с болезненными деталями.

Вернулись прежние ощущения. Недовольство Уни перерастало в ненависть; страсть к Маттиоле становилась все более жгучей.