Шрифт:
— Это кто? — кивнул Селифонов в сторону офицера.
— Обер-лейтенант Бергер… заместитель начальника отделения гестапо…
— Хватит! — оборвал Селифонов.
— Что вы со мной хотите делать? — жалобно спросил Дубняк.
Дед Макуха, стоявший позади, ответил коротким смешком:
— Пристроим куда-нибудь… Найдем работенку…
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, что уже сказал, — спокойно ответил старик.
«Ну, можно считать, что все в порядке, — думал Селифонов. — И волки сыты, и овцы целы. Как сказал Костров, так все и вышло. Вот голова у парня, — позавидуешь! А вон и ребята идут…»
Поимка Бергера на несколько дней задержала выход в свет очередного номера подпольной партизанской газеты.
Обер-лейтенант рассказал Кострову и Веремчуку много интересного и назвал фамилии людей, сотрудничающих с гестапо и предающих советских людей.
Поэтому Костров поместил в газете уведомление:
«Товарищи! Попавшие в наши руки гестаповцы Бергер и Дубняк выдали своих подручных, изменников родины, продавшихся фашистам. Вот они: Калина Степан — торговец, Бурнаков Фома — директор школы стенографии и машинописи, Воркут Поликарп — заведующий аптекой, Еманов Семен — владелец кафе, Золотовский Вадим — содержатель заезжего двора, Бадягин Виктор — диктор радиоцентра. Остерегайтесь предателей! Знайте все, кто они на самом деле. Пусть трепещут их рабские души! Пусть знают они, что за каждым из них следят тысячи советских людей и следим мы — советские партизаны! У народа зоркие глаза и хорошие уши. Не уйти предателям от карающей руки народа».
Все предположения Кострова оправдались. Бергер не поставил никого в известность о своем выезде. Более того, письмо майора оказалось в кармане Бергера. Таким образом, гестаповцы лишились улик и отпадала угроза разоблачения Полищука, упомянутого в письме.
— Ты прав оказался, Георгий Владимирович, — сказал Зарубин начальнику разведки. — Я никак не ожидал…
— А вы были правы, — напомнил Костров, — в своем утверждении, что ночью Бергер не решится ехать.
Зарубин рассмеялся.
— Дипломат! Получается, что мы оба правы.
Утром к Зарубину прибежал Топорков и подал расшифрованную радиограмму.
— «Молния», — доложил он. — Слушать будут через полчаса…
Зарубин быстро пробежал глазами листок бумаги и сказал:
— Отвечай: «К приему самолетов готовы».
…Ночью прилетели два трехместных самолета с боеприпасами, медикаментами и продуктами. В них усадили Шеффера и Бергера. Улетела и Наталья Михайловна Зарубина. Недолго ей довелось пожить в лесу, хотя она сразу начала входить в роль партизанского врача. Приказание о ее выезде пришло с Большой земли. Зарубин радировал, что Наталья Михайловна хочет остаться в отряде, но в ответ получил повторное приказание. Пришлось подчиниться.
16
В ту ночь, когда отряд провожал на Большую землю Наталью Михайловну Зарубину, Беляка через посыльного вызвали в управу.
«Что-то стряслось», — думал с тревогой Беляк, шагая рядом с посыльным по улицам города.
Откуда может грозить опасность? В городе переполох в связи с исчезновением Шеффера и Бергера. От первого хоть машина сгоревшая осталась, а от второго — никаких следов. Пропали также референт Дубняк и шофер Бергера. Но чего можно опасаться с этой стороны? Все сделано чисто. Может быть, газета? Очередной номер еще не вышел, — возможно, выйдет завтра. Кудрин и Найденов вторые сутки не выходят из церковного подвала. Микулич?… Но он полчаса тому назад ушел от Беляка живой и здоровый. Остальные подпольщики не знают Беляка.
«Неужели заметили, что я посещал Карецкую? — мелькнуло подозрение. — Тогда дело дрянь. О том, что она исчезла, знает, пожалуй, полгорода». — И Беляк стал упорно восстанавливать в памяти все обстоятельства, при которых он появлялся в квартире Карецкой, стараясь вспомнить хоть какую-нибудь допущенную им ошибку, неосторожность.
Он посещал ее только с наступлением полной темноты. Никогда не замечал, чтобы кто-нибудь видел, как он входит в дом.
«Уж не Багров ли попался? — подумал Беляк и тут же возразил сам себе: — Тогда почему в управу вызывают, а не в гестапо? Нет, не то… Герасим парень осторожный».
Багров покинул город еще в полдень с попутной крестьянской подводой, везя с собой документы, изготовленные по просьбе Кострова. Сейчас он должен был быть уже в лагере.
В управе дежурный объяснил Беляку, что его вызвал Чернявский.
— Он сегодня чумной какой-то, — добавил дежурный, — сам не свой.
Чернявский с растерянным и каким-то помятым лицом ходил по длинному кабинету, поминутно хватаясь за голову. На вопрос Беляка: «Что произошло?» — он вместо ответа протянул ему листок бумаги. При одном взгляде на эту записку у Беляка сразу стало легко на душе — все сомнения исчезли.
— Господи! Что же это такое?… — взмолился Чернявский. — Вы прочтите…
Беляк с удовольствием прочел вслух:
— «Ты, фашистский недоносок! Считай себя покойником. Пришел и твой черед. За слезы матерей, чьих детей ты угнал на каторгу, за погубленные жизни советских людей тебя ожидает смерть. Возмездие восторжествует. Советские партизаны».
Это был «задаток».
— Я вам доверяю, господин Беляк, — волнуясь, заговорил Чернявский. — Об этом письме еще никто не знает… Видите, оно напечатано на пишущей машинке… Шрифт мне что-то знаком… Поинтересуйтесь, проверьте, не из управы ли эта машинка?