– Как чем? Напильником! Да что с тобой, в самом деле? Тебе нехорошо?

Бобчик движением ног отодвинул стул и вынул руки из-под стола. В одной из них был зажат небольшой треугольный напильник, а в другом – монета.

Бармен разразился хохотом, а двое посетителей оживлённо заговорили, указывая пальцами в нашем направлении.

– О, господи! – выдохнула я. – Так ты же обтачиваешь соль!

– Кажется, я об этом уже упоминал, – с лёгким удивленим произнёс Бобчик. – Это ведь ты посоветовала обзавестись смертельным оружием. А ты что подумала?

– Да так, ничего, – соврала я, усаживаясь за столик. – Просто я ещё не привыкла к названию перуанских денег.

Свою национальную валюту перуанцы назвали в честь солнца – главного божества древних инков. По-испански "солнце" звучало, как "соль". После того, как из-за неуклонно растущей инфляции буханка хлеба стала стоить около тысячи солей, а зарплаты начали исчисляться в миллионах, перуанское правительство убрало с денег лишние три нолика, а обновлённая и резко возросшая в цене валюта стала называться "нуэво соль" – "новое солнце".

– Ну ладно, с моим смертельным оружием мы разобрались, – заметил Бобчик. – А что купила ты?

– Сейчас увидишь, – загадочно улыбнулась я.

Пошарив в сумочке, я выхватила оттуда зеленовато-бурую армейскую гранату и, воздев её над головой, с безумным видом выдернула чеку.

После того, как он чуть не доконал меня своим обтачиванием соли, моя душа жаждала мщения.

– Patria o muerte! Venceremos! No pasaran![4] – заорала я знаменитые лозунги кубинских революционеров.

Эффект превзошёл все мои ожидания.

Бобчик отшатнулся и замер с раскрытым ртом и выпученными от ужаса глазами. Бармен со сдавленным воплем ужаса упал ничком за стойкой, а парочка мужчин, перевернув стол, укрылась за ним. Я с восхищением отметила, что, прежде, чем заняться спасением собственной жизни, они успели прихватить со стола кружки с недопитым пивом.

– Не беспокойтесь! Она не настоящая! Это игрушка! – поспешно объяснила я по-испански.

В доказательство своих слов я положила гранату на стол между мною и Бобчиком. Из-за стойки доносилось негромкое и жалобное бормотание бармена. Он молился святой деве де ла Мерсед.

Укрывшиеся за перевёрнутым столиком посетители не молились. Они быстро и жадно допивали своё пиво, вероятно, думая о том, что это может быть их последняя в жизни кружка.

Секунд через двадцать допившие пиво мужчины выбрались из-за стола.

– Эй, всё в порядке, – с нервным хихиканьем постучал по стойке бара один из них. – Выходи. Это была шутка. Граната игрушечная!

– Господи, помилуй, – пробормотал бармен. – Ничего себе шуточки!

– А ты испугался, – обличающе ткнул в него пальцем другой посетитель.

– Я? – возмутился бармен. Как истинный латиноамериканец, он скорее признался бы в совершении семи смертных грехов, чем в трусости. – Что я, по-вашему, шуток не понимаю? Как насчёт пива за мой счёт? Всех угощаю!

– Ну, ты даёшь, – покачал головой Бобчик, глядя на то, как я зачековываю гранату. – Бедняга Даунфолл и не подозревает, с кем он связался.

Сорок минут спустя в "Старую индюшку" ворвалась запыхавшаяся Адела. Её руки были заняты полиэтиленовыми пакетами, и судя по тому, как пригибалась к полу подруга, эти пакеты весили немало.

– И это всё – шедевры доколумбовой эпохи? – ужаснулся Бобчик. – Ты что, между делом разграбила пару древних храмов?

Адела с гордостью извлекла из пакета завёрнутый в обрывки газет широкий и очень грязный керамический сосуд с двумя маленькими оббитыми ручками.

– Это ещё что за кошмар? – брезгливо поморщился Бобчик.

– Это ночной горшок Хатун-Таки, льяктамайокаиз рода Иньяка Панака, знаменитого вождя руна-руна, – объяснила сияющая Адела. – Я заплатила за него всего двести пятьдесят долларов. Здорово, правда?

– За двести пятьдесят долларов я мог бы привезти тебе грузовик битой керамики, – раздражённо сказал Бобчик.

– Но эта керамика не имела бы никакого отношения к Хатун-Таки, льяктамайоку[5] Иньяка Панака и вождю руна-руна[6], – резонно возразила Адела.

– Ты эти слова на барахолке выучила? – язвительно поинтересовался Бобчик.

– Между прочим, это кечуа, язык моих предков, с достоинством произнесла подруга. – Как ты смотришь на то, чтобы поставить этот шедевр доколумбова искусства на ночной столик у нашей кровати?