Рымарева неожиданно вспылила, словно кого-то, кто оскорбил ее, передразнивала:

— Развлекайтесь из самих себя! — Потом не менее порывисто успокоилась: — Лошади в цирке «Яблочко» танцуют. Они ведь серьезные существа? Они, знаете, как артачатся!? Я в деревне росла. Самая замухрышистая клячонка заартачится — оглобли вышибает. Про сытых коней и говорить нечего. Нравные. Что не по их — извертятся, унесут в тартарары. Цирковые-то еще слаже кормленые да все время в холе и силу некуда девать. Норов должен быть похлеще. Ан нет этого. Танцуют. Покладистые. Не взбрыкнут. По струнке ходят.

— Так...

— Че вы: «так» да «так»?

— Вывод?

— Музыка.

— Не уяснил.

— Ох, начальник, я ловкачка прикидываться, а вы притвора пуще меня.

— Честное комсомольское...

— Куда хочу, туда поворочу.

— Вы, что ли, Анна Полуэктовна?

— Ага, ага, с хлебом халва. С чего я-то?

— Вот закрутили вы мне мозги! На старое место не попадут.

Ситчиков повертел головой, будто и впрямь беспокоился о том, чтобы мозги угодили на прежнее место.

Наталья погрустнела и, кажется, утомилась.

Я было решила, что у нее разболелся позвоночник, но вскоре определилось: она не однажды пробовала убедить Рымареву, что введение функциональной музыки не преследует скрытых целей, но неверие Рымаревой не прекращалось, а сомнения множились, и это начало угнетать Наталью.

— Анна Полуэктовна, вы прочли книжку о музыке на производстве?

— Завтра принесу. Прочитать-то прочитала... Обдумать надо. Кое по чему нынче могу предоставить мнение. Вы об певце рассказывали. Как он? Фио у него нет, одно имя. Орфей — во! Шиворот-навыворот получается, чем вы доказывали.

— Шиворот-навыворот? Не сообразишь сразу. Перелицевать что-либо — понимаю. Шиворот-навыворот?

— Тогда слушайте, Наталья свет Васильевна. Умерла у него жена, у... И чего Ефремом не назвали? Куда красивше имячко!

— У Орфея.

— Умерла и очутилась в аду.

— Не совсем очутилась. И не в ад попала — в Аид, в подземное царство мертвых.

— Спасибо за прибавку. Вход туда, в царство мертвецов, сторожит трехглавый пес. Верно?

— Верно.

— Всем, кто входил в царство, никому не удалось выскочить обратно. Пес бы этот его схамал.

— Допустим. Дальше.

— Дальше Ефрем, пфу, Орфей, пришел к преисподней и стал песни петь, и трехглавый кобель уснул. Орфей играл на гитаре...

— На кифаре.

— Пусть на кифаре. От его музыки расплакались богини мщения, а владычица царства разжалобилась и отпустила его жену из-под земли опять к людям. Вы доказывали, Наталья Васильевна: песни, мол, с музыкой чудо сотворили, в хорошую сторону подействовали. Коль трехглавый уснул, самый лютый, настороженный, мы-то об одну голову в засонь превратимся, норму перестанем выполнять. Второе: если богини с владычицей расклюквились от музыки, мы, простые-то смертные, запросто раскиселимся. Вот вам и шиворот-навыворот.

Меня не удивило то, что Ситчиков с откровенным любопытством слушал Рымареву. Ее можно находить нелепой, стремящейся сосредоточить на себе внимание, опасаться (трудно предугадать, что, когда и по какому поводу она отмочит), но, пожалуй, нельзя не испытывать к ней интерес: она пытлива, умна, оригинально воспринимает что бы то ни было, а таких людей совсем немного.

— Вам нравится, — обратился ко мне Ситчиков, — новая трактовка мифа о том, как Орфей вызволял из Аида нимфу Евридику?

— Трактовка, не лишенная глубины и остроумия.

Рымарева внезапно присмирела и сказала, не поднимая век, — они были необычайны: несколько вытянуты к середине, почти стрельчаты, — что вы, мол, высшие образования проходили и прежде всего полагаетесь на книги и на себя, не мешало бы книги перепроверять да побольше опираться на мнение тех, для кого стараетесь.

Унимая досаду, Наталья вздохнула:

— Как же стараться? Вы самая толковая из штамповщиц, в вас природа исследовательскую изюминку запекла, вы не делаете записей, притом проводку перерубили.

— До музыки голова сроду не болела. Теперь под конец смены терпежу нет, ильно обручем на винтах черепушку стянули.

— Будем искать причину. Заменим наушники. Может, дужка слишком тугая, конструкция наушников не та? Может, произведения гоним не по вам? По-разному привыкают к музыке в условиях труда. Вы, к тому же, не хотите к ней адаптироваться.

— Не хочу и отказываюсь слушать.

— Добровольность — наш принцип.

— Добровольность?! Рассказывайте. Я ведь деревенская. Давайте ослобождайте или ведите в милицию. План не ждет.