Мадам Арера, как она назвалась, поначалу казалась неприступной, но Ранульф усиленно осаждал ее подарками, ласковыми словами и полными страсти взглядами. Мадам долгое время оставалась холодной и равнодушной, словно прекрасная дама из любовных канцон трубадуров, но постепенно, подобно тому как цветок раскрывает лепестки под лучами солнца, она начинала оттаивать и отвечать взаимностью на напористые ухаживания молодого англичанина. Но конечно, она продолжала ахать и умолять, даже когда Ранульф стаскивал с нее юбки, даже когда она предстала перед ним обнаженной в собственной спальне. Ранульф, не обращая внимания на вздохи и мольбы, стал похлопывать ее по ягодицам, поглаживать по бедрам, грудям и шее, а потом они уже кувыркались и катались по огромной мягкой кровати мадам Арера, и та шумно дышала, вскрикивала и постанывала от сладострастия. И вот теперь Ранульфу пришлось навсегда оборвать эту интрижку; он бросал угрюмые взгляды на своего молчаливого господина, положившего конец его удовольствиям.

Корбетт, не обращая внимания на недовольство слуги, старательно помогал Ланкастеру осуществлять тщательно продуманный план возвращения. Английское судно и сопровождающий военный корабль уже ждали их в порту Кале. Под пристальным взглядом графа англичане, спотыкаясь, всходили на борт, а следом поднимались лошади с поклажей. Ланкастер даже не потрудился поблагодарить французский эскорт: он встал перед ними, плюнул в пыль под копытами их лошадей и, развернувшись, взошел по трапу. В тот же вечер английские корабли отдали швартовы и вышли в Ла-Манш, направляясь к берегам Англии.

Дэвид Тэлбот, йомен, сквайр и наследный владелец процветающих земель и поместий в Херефорде и вдоль пределов Уэльса, скакал что было мочи, спасая свою жизнь. Он все глубже вонзал шпоры в разгоряченные бока своего коня, который несся по изрезанной колеями дороге, пригнув голову и вытянув шею, выбивая подкованными копытами стройных ног облачка белой пыли. Тэлбот повернулся в седле, бросив через плечо быстрый взгляд: за ним наверняка уже снарядили погоню.

Люди Моргана гнались за Тэлботом по этим узким, извилистым валлийским долинам, потому что молодой йомен знал слишком много. Король Эдуард Английский посулил ему золотые горы, если тот привезет ему сведения о зачинщике бунта в Уэльсе, который вел тайные переговоры с французами. И вот теперь у Тэлбота имелись эти сведения, а кроме того, он разузнал имя англичанина-изменника в Эдуардовом совете. Он уже отправил Эдуарду письмо с кое-какими подробностями, но главное известие он доставит самолично и получит заслуженную награду… если только уйдет от погони, если только в службах при замке Моргана уже не обнаружили, что он разгадал, как именно английский шпион посылал сведения лорду-изменнику в Уэльс.

Надо спастись, ускакать прочь из этих коварных долин, зажатых между холмами, заросшими утесником, — там, за кустами, могли укрываться лучники Моргана. Валлийцы знали эти дороги через долины как свои пять пальцев, Тэлбот и раньше наблюдал, как они предупреждают друг друга, как по холмам загораются сигнальные огни. Тэлбот снова оглянулся — и сердце у него замерло: он увидел на другом конце долины своих преследователей в развевающихся черных плащах, грозивших нагнать его. Тэлбот припал к шее коня, подгоняя его и словами, и жестокими, уже обагренными кровью шпорами. Вот уже показался выход из узкой долины, и Тэлбот, издав вопль облегчения, приподнялся в седле, — и потому смерть наступила мгновенно. Тонкая острая проволока, натянутая поперек устья долины, рассекла ему шею, и голова, разбрызгивая кровь, мячом покатилась в дорожную пыль.

Корбетт ждал у двери комнаты в дальнем конце одного из беленых коридоров, которые отходили от большого зала в Вестминстерском дворце. Он уже не один раз оглядывался и вперялся в деревянный потолок или подходил к окну, чтобы приоткрыть ставень и посмотреть на королевские сады, уже начинавшие цвести под теплым весенним солнышком. Прошло около двух недель с тех пор, как Корбетт достиг Дувра и доехал до Лондона, но там его внезапно подкосила лихорадка, у него болела и голова, и все тело. Ланкастер поместил его у себя, велев поправляться, а сам со свитой отправился с донесением к королю.

За Корбеттом несколько дней кряду присматривал заботливый, как никогда, Ранульф, который всегда начинал тревожиться, если его господин хворал, ибо, случись тому умереть, он лишился бы куска хлеба. Позвали лекаря, и тот хотел было пустить больному кровь — по его словам, для того, чтобы вместе с нею вышла лихорадка, а заодно успокоились бы зловредные соки. Когда же Корбетт пригрозил перерезать ему глотку, лекарь мгновенно придумал другой способ исцеления: он велел прикладывать к животу английского чиновника камень нефрит и потчевать его травяным отваром из дикой петрушки, укропа, имбиря и корицы. Названные ингредиенты следовало истолочь в кашицу, а подавать варево, смешав с горячим вином. Корбетт уснул, обливаясь потом, в его сны вторгалась лихорадка и кошмары, где он заново переживал ужас, который испытал в Париже, умертвляя попрошайку-убийцу.

Потом он пробудился — ослабевший, но уже не объятый жаром. Лихорадка прошла. Снова явился лекарь, искренне подивившись тому, что предписанное им средство сработало, пробормотал Ранульфу новые наставления, взял солидную плату и поспешно удалился, видимо опасаясь, как бы больному внезапно не сделалось хуже. Вскоре к Корбетту вернулись силы, а несколько дней спустя он получил королевское предписание явиться в Вестминстер. И вот теперь Корбетт гадал, сколько еще придется ждать, вслушиваясь в звуки, долетавшие из палаты, где Эдуард уже давно произносил пламенно-гневные речи. Наконец, двери распахнулись, и король самолично пригласил Корбетта войти. Смущенный секретарь за столом, пытаясь скрыть тревогу, внимательно разглядывал свои записи, а в кресле восседал Ланкастер, слегка подавшись вперед, чтобы не затекало изуродованное плечо.

И король, и его брат были облачены в скромные темные одеяния — сюрко и плащи; единственной уступкой моде были усеянные драгоценными каменьями броши, застежки и тяжелые перстни. Да и сам зал напоминал больше походный шатер в военном лагере: покрытые пятнами гобелены висели криво, железный подсвечник на стене был перевернут, грязный тростник на полу сбился в кучи. По делано терпеливому выражению на лице Ланкастера и по красноватым пятнам на скулах короля Корбетт догадался, что между властительными братьями велись жаркие споры.