Корбетт, немного выждав, последовал за ним — той же дорогой, что и вчера. Уотертон и сегодня торопливо шагал к той же таверне. Чиновник, как и вчера, затаился в тени и начал слежку. На сей раз Корбетт наблюдал не только за дверью харчевни, но и постоянно озирался, всматриваясь в сгустившиеся сумерки, однако ничего не увидел и не услышал. Лишь свет и негромкие звуки, доносившиеся из харчевни, нарушали зловещую тишь и уличный мрак.

Наконец явились де Краон и его спутница — и скользнули в таверну, даже не помедлив на пороге и не оглянувшись. Корбетт выждал мгновенье, бесшумно пересек улицу и прильнул к щели между оконными ставнями. У стола сидели Уотертон, де Краон и та девушка. Корбетт глядел на них, но одновременно изо всех напрягал слух, и сердце у него заколотилось. Ему хотелось броситься наутек, бежать от опасности, которая, чуял он, затаилась где-то в тени. Вдруг послышался шорох, и Корбетт обернулся. Попрошайка, стоя на четвереньках и опираясь на деревянные дощечки, завел свою привычную песню: «Одно только су, месье, одно только су». Корбетт запустил пальцы в кошель и медленно протянул нищему монету. Позднее Корбетт сам в точности не мог бы описать, как именно все произошло, хотя случившееся сделалось впоследствии частью его страшных сновидений. Нищий поднял руку и неожиданно выбросил ее к груди Корбетта, сверкнув кинжалом, который прятал под своими лохмотьями. Корбетт успел метнуться вбок, но лезвие задело кольчугу, которая была надета у него под плащом. Корбетт тоже извлек кинжал и нанес нищему удар прямо в обнаженное горло. Тот, выпученными глазами глядя на кровь, хлеставшую ему на грудь, повалился в дорожную грязь.

Корбетт оперся о стену харчевни, силясь унять подступившие к горлу рыданья, и стал осматриваться, но больше никакой опасности не было. Он взглянул на своего несостоявшегося убийцу и брезгливо перевернул его ногой. Не обращая внимания на остекленевшие глаза и на кровавую рваную рану в горле, он обыскал нищего, но ничего не обнаружил. Корбетт снова поднялся и заглянул сквозь ставни, но Уотертон по-прежнему сидел со своими собеседниками, не ведая о мрачной беззвучной трагедии, разыгравшейся под окном харчевни.

На следующее утро Корбетт, убедившись в том, что Уотертон вернулся, отправился испрашивать аудиенции у Ланкастера. Он рассказал графу о своих подозрениях и о том, что произошло накануне. Ланкастер почесал еще не бритый подбородок и воззрился на Корбетта:

— А почему вы ожидали, что нищий на вас нападет?

— Потому что некто, похожий на него, — ответил Корбетт, — умертвил Пера и Фовеля.

— Откуда вам это известно?

— Единственным человеком, который, по словам кабатчика, находился поблизости в ту ночь, был именно попрошайка.

— А как было с Фовелем?

— Его зарезали рядом с домом, где он жил. Кошелек у него забрали, чтобы все подумали на грабителей, но рядом на мостовой валялось несколько монеток. Я долго мучился вопросом почему же смерть застигла его возле его же дома, и причем тут монетки? Единственное правдоподобное объяснение — что он собирался подать милостыню. Любой бы оказался беззащитным перед наемным головорезом, переодетым попрошайкой.

— Но почему этот нищий не прикончил вас в первый же вечер?

— Не знаю, — ответил Корбетт. — Наверное, просто не успел. Я бросился наутек.

Граф грузно опустился на стул и принялся поигрывать золотыми кистями, украшавшими его одежду.

— Так вы думаете, предатель — Уотертон? — спросил он.

— Возможно. Но встречи с де Краоном — еще не измена. Поэтому у нас пока нет никаких доказательств.

— Если мы его поймаем с поличным, то не во Франции, — подытожил Ланкастер. — У нас будут и другие случаи. — Тут он поднял взгляд и улыбнулся. — Мы отправляемся в Англию уже послезавтра.

Корбетт был рад покинуть Францию. Слишком опасно было здесь оставаться. Он ведь убил этого нищего — наемника де Краона, и ясно, что француз не забудет и не простит ему этого. Что до Уотертона, то Корбетт был уже наполовину убежден, что тот — изменник, повинный в смерти по меньшей мере двух осведомителей в Париже и в истреблении английского судна вместе со всей командой. В Англии Корбетту предстоит собрать недостающие улики и отправить Уотертона на эшафот в Элмзе.

Уотертон в свой черед продолжал вести себя так, словно ничего не произошло. Впрочем, он удостоился теплых прощальных слов со стороны французов и еще одного кошелька с золотом от Филиппа. У Корбетта больше не было возможности наблюдать за ним, потому что им с Ранульфом предстояло собираться в путь и помогать остальным. Ланкастер торопил англичан; его внезапное объявление об отъезде должно было застать французов врасплох и тем самым сорвать планы возможного предательства. Седлали лошадей, торопливо навьючивали им на спины сундуки, короба и шкатулки, собранные в самую глухую пору ночи. Одни бумаги Ланкастер распорядился запечатать и спрятать, другие — спалить. Выдали вооружение — мечи, доспехи, кинжалы и арбалеты. Корбетт надел кольчугу, взятую у скарбничего, и, переговорив с Ланкастером, заручился позволением графа ехать посередине колонны.

Английское посольство покинуло Париж в назначенный день, развернув знамена и штандарты, поставив солдат во внешних рядах, а чиновников и секретарей — в середине. Под Парижем, всего в миле к северу от виселиц Монфокона, к ним примкнул французский эскорт, состоявший из шести рыцарей и сорока тяжеловооруженных всадников, вкупе с наемниками. Ланкастер без особой охоты принял их покровительство, но, несмотря на возражения рыцарей, поместил французов там, где сам считал нужным. Наблюдая за сгорбленным длинноволосым графом, Корбетт подумал, что кем бы ни был изменник, это явно не Ланкастер.

Впрочем, предосторожности графа оказались излишними: английским посланникам выпало малоприятное, поспешное, но вполне мирное путешествие к морскому побережью. Когда кавалькада достигла Кале, Корбетт успел вымотаться и натереть себе седлом зад, но все равно очень радовался, что вот-вот покинет Францию. Уотертон держался так же отстраненно и скрытно, как всегда, но ничем не вызывал новых подозрений. Ранульф казался сердитым и насупленным, и Корбетт отнес это за счет всегдашней лени своего слуги, однако у Ранульфа имелись особые причины хмуриться. В Париже он успел вернуться на рю Нель, где жил покойный Фовель, приударить за надменной хозяйкой ночлежки, и полностью насладился плодами своих усилий.