Корбетт отпрянул от двери, злой на самого себя и на Ранульфа. Бесшумно, на цыпочках, он спустился по лестнице, снова вышел на улицу и нырнул в теплое чрево ближайшей харчевни. Он уселся за столик возле большого очага, где горели сосновые дрова, и попытался забыть случайно подсмотренную картину. Он ощущал вину, досаду и странную зависть. Женщин он боялся: он дважды любил, и обеих возлюбленных похитила смерть. Одна — его жена — умерла от лихорадки, а другую — прекрасную Элис, государственную изменницу, — он сам выдал королю. Корбетт еще ниже опустил лицо над кружкой эля, надеясь, что никто не заметит слез, уже обжигавших ему глаза. Один только Бог ведает, как он тоскует по обеим любимым, какую болезненную пустоту они оставили в его душе. Мысленно он говорил сам себе: «Корбетт, холодный, расчетливый чиновник, ты похож на механическое устройство для театра: такой же исполнительный, исправный, только вот жизни в тебе нет!»

Наконец, он возвратился домой, слегка захмелев от эля и от жалости к самому себе. Он с подозрением поглядел на Ранульфа, но смущение помешало ему упомянуть о том, что он подсмотрел. Вместо этого Корбетт наказал своему слуге, у которого уже слипались глаза, доставить весточку графу Ричмонду в Вестминстер, непременно дождаться самого графа и вернуться с ответом, каков бы тот ни был.

На следующий вечер Корбетт работал у себя в маленьком кабинете в Вестминстерском дворце, и туда явился его слуга, чтоб передать ответ Ричмонда.

Граф, возвестил Ранульф со злорадством, обычно слишком занят, чтобы беседовать с чиновниками, однако в данном случае он готов сделать исключение. Он сообщил, что встретится с Корбеттом в Большом зале Вестминстерского дворца незадолго до прекращения судебных слушаний. Он оговорил точное время и попросил Корбетта не опаздывать, «ибо неотложные государственные дела» все еще ожидают его.

Корбетт немедленно выпроводил ухмыляющегося Ранульфа, привел в порядок стол и усталым шагом направился к Большому залу. Под высоким дубовым потолком, украшенным сине-золотыми штандартами Англии, все еще заседали суды Королевской скамьи и Гражданских исков, и в сомнительных поисках справедливости там толклись приставы, истцы, правоведы в горностаевых накидках, солдаты, крестьяне и купцы. У стен, увешанных гобеленами, были устроены небольшие закутки, где законники и чиновники принимали посетителей, и Корбетт направился прямиком к одному из таких закутков, указанному Ричардом.

Он пришел в некоторое замешательство, увидев, что граф уже ждет его, нетерпеливо расхаживая туда-сюда. На нем колыхалась пышная, отороченная мехом мантия, скрепленная у шеи золотой брошью с целой россыпью жемчужин. Корбетту никогда не нравился Ричмонд, светловолосый, с водянистыми голубыми глазами, красноватым кончиком носа и ртом уголками книзу, будто у выброшенной на сушу рыбы. Во Франции он избегал надменного, заносчивого графа, преисполненного самомнения и слепого к достоинствам всех прочих людей. Сегодняшняя беседа не поправила дела: Ричмонд заявил, что гасконский разгром стал плодом целой вереницы несчастных случайностей.

— Я тут ни при чем! — отрезал граф. — Французы наводнили Гасконь. Если бы я ринулся им навстречу, они бы меня разбили, и потому я оставался в Ла-Реоли — в надежде, что Его Величество пришлет мне в помощь необходимое подкрепление. Но он этого не сделал. Поэтому я и сдался.

— А разве не было возможности выдержать длительную осаду?

— Никакой!

— Почему?

— У меня на руках оказался город с большим населением — там были и мужчины, и женщины, и дети. Я и своих-то солдат не мог прокормить, не говоря о горожанах.

— Вы возражали против вылазки Тюбервиля?

— Конечно! Этот Тюбервиль — просто болван! Французы захватили его, и ему крупно повезло, что они его не казнили.

— А зачем им было казнить его?

— Потому что он напал на них во время перемирия, скрепленного клятвами. Он нарушил военные правила.

— Поэтому французы и потребовали от него обоих сыновей?

— Именно поэтому. — Тут Ричмонд прекратил расхаживать туда-сюда и уставился на Корбетта. — А почему вы об этом спрашиваете?

— Ну, — вздохнул Корбетт, — я просто спросил, потому что у Тюбервиля они взяли обоих сыновей, а у вас — одну только дочь. Почему?

— Не ваше дело!

— Вы скучаете по дочери?

— Что за наглость, Корбетт! — рявкнул Ричмонд. — Я доведу до сведения короля, что вы забываетесь!

— Что ж, в таком случае прошу прощения, — хладнокровно произнес Корбетт. — Но я задам вам еще один, последний вопрос. Уотертон, королевский секретарь… он ведь раньше служил у вас?

И отпрянул, увидев, какая злоба проступила на узком, землистом лице графа.

— Не смейте, — с тихой угрозой проговорил тот, — даже упоминать это имя в моем присутствии. А теперь, мастер Корбетт, довольно! Уходите! Нет, постойте! — Граф порылся у себя под плащом и вытащил маленький свиток. — Королевский приказ! — саркастически пояснил он. — Вам велено отбыть в Уэльс, мастер Корбетт. Я известил Его Величество о вашей дерзкой просьбе провести расспросы. Он вручил мне вот это — лишь потому я и согласился на встречу с вами. Вам предстоит отправиться в Гламорган, мастер Корбетт. Король желает, чтобы вы сунули свой нос в дела лорда Моргана.