Когда она попыталась вырваться, он склонился ближе, прижавшись грудью к ее груди, а бедрами – к ее бедрам, и она оказалась в полной его власти, как в ловушке, лишенная возможности сдвинуться с места. И тут он сказал нечто совершенно неожиданное и удивительное.

– Прошу прощения, – пробормотал он, и слова вырывались из его рта жаркие, влажные, произносимые с напряжением. – Прошу прощения за то, что обнимал вас.

– За то, что набросились на меня? – задыхаясь, спросила она, глядя на него с яростью.

– Да, я сожалею, – произнес он тихо. – Мне пришло в голову, что вы другая. – Его губы презрительно изогнулись – как показалось Эванджелине, даже, с отвращением. – Право же, я ошибся.

Он выпустил ее и оттолкнулся одним сильным движением, и на ее запястьях остались следы его хватки. Плоть ее была разгоряченной, и она снова потеряла равновесие и зашаталась. Но она изо всех сил постаралась устоять и дышать спокойно и ровно.

На этот раз он не попытался помочь ей. Он ушел от нее по коридору, не прибавив больше ни слова и не бросив на нее взгляда.

Когда Эванджелина наконец разыскала остальных гостей, они уже собрались в большой комнате без ковров, но зато изобиловавшей канделябрами. Одинокий музыкант тренькал на старом фортепьяно, но, тем не менее, гости подпрыгивали и шаркали ногами по деревянному полу, будто танцевали под аккомпанемент настоящего оркестра.

Эванджелина проскользнула в комнату как можно незаметнее, опасаясь, что одиннадцать человек не слишком много и что ее появление, несомненно, будет замечено.

Она направилась к ряду высоких деревянных стульев, выстроившихся вдоль одной стены, и опустилась на мягкое сиденье понаблюдать за развевающимися юбками.

Когда музыка сельского танца сменилась вальсом, танцоры разделились на пары. Внимание мистера Лайонкрофта привлек кто-то еще. Кто-то более достойный, чем провинциальная барышня с острым язычком в одолженном, не принадлежащем ей платье.

Он кружил в вальсе Сьюзен с беспримерным изяществом и грацией, и только изредка его движения казались ей нерешительными, как и следовало ожидать от человека, не ступавшего на танцевальную площадку больше десяти лет.

Как Эванджелина ни пыталась поймать его взгляд, он упорно продолжал смотреть на свою партнершу – на Сьюзен, не желавшую ни его поцелуев, ни прикосновений, но готовую выйти за него замуж ради его денег, чтобы умиротворить мать и избавиться от нее, на Сьюзен, движения которой даже теперь казались скованными и угловатыми и явно свидетельствовали о ее неловкости и смущении, оттого что она оказалась в такой близости от него.

Пальцы Эванджелины сжимали складки платья. Она не ревновала к Сьюзен. Вовсе не ревновала. Бурление в желудке, вне всякого сомнения, было всего лишь реакцией на съеденную жареную рыбу, а вовсе не на Лайонкрофта.

Его губы были крепко сжаты, а щеки уже слегка потемнели от подросшей щетины и представляли собой прекрасный фон для бледного шрама на подбородке. Эта отметина делала его вполне реальным, человечным и по-своему уязвимым.

Ее размышления были прерваны страшным грохотом. Эванджелина вздрогнула.

Это мистер Тисдейл тяжело опустился на стул рядом с ней, а потом наклонился, чтобы поднять упавшую трость. Он вытянул руку. Рука его заметно тряслась. И трость он так и не смог поднять, а уронил снова.

Эванджелина наклонилась, чтобы поднять ее для него. Он снова протянул руку за тростью, и ей не удалось избежать прикосновения его покрытой старческими пятнами кожи к ее запястью.

В то же мгновение будто что-то сместилось в ее сознании. Она увидела себя возле двери, открытой в чужую спальню.

– Вы хотите сказать… французский гувернер? – произнес мистер Тисдейл, и голос его дрожал больше обычного.

– Я просто боюсь за нее, – отвечал лорд Хедерингтон, но выглядел при этом скорее скучающим, чем напуганным. Он подавил зевок. – Но это ничего не меняет.

– Ничего? – Мистер Тисдейл принялся размахивать тростью, зажатой в покрытой старческими пятнами руке. – Это меняет все. Сделка расторгается.

Глаза лорда Хедерингтона сузились, его лицо больше не выражало скуки.

– Мой добрый друг, честь повелевает…

– Честь! – выкрикнул мистер Тисдейл. – В моей заднице больше чести, чем в вашей дочери. Я не стану просаживать свое состояние на девчонку, готовую расточать свое очарование на обычного гувернеришку, а не на уважаемого члена общества. Утром я уеду.