– О, вы проснулись? Как вы себя чувствуете? – улыбнулась Каэ, проверяя температуру чая в чашке.

Но Оцуги спокойно повторила свой вопрос, твердо уверенная в том, что проспала дольше Каэ, которая принимала то же обезболивающее снадобье.

– Сколько прошло дней?

Каэ замерла в нерешительности. Как здорово было бы ответить пусть резко, но честно: «Всего одна ночь!» – и все-таки она сумела сдержаться. Она знала, что Сэйсю приготовил для матери специальную настойку, которая должна была возыметь снотворное действие, но ядовитого бореца в ней опять не содержалось. Вследствие этого Оцуги действительно очень быстро уснула. Однако стало понятно, что без бореца обезболивающее снадобье слишком слабо; всякий раз, когда Сэйсю щипал Оцуги за руку, она шевелилась. И поскольку волноваться было не о чем, лекарь ушел из дому, как только возникла необходимость. Мать конечно же понятия не имела, что приняла всего лишь сильное снотворное, и не более того. По мнению Каэ, опыт проводился только с тем, чтобы ублажить и успокоить Оцуги, которая настаивала на своем участии в исследованиях сына.

Каэ тщательно обдумала свой ответ.

– Я не знаю, сколько времени прошло. Я очень устала, потому что ни разу не сомкнула глаз. Не могу точно сказать, сколько дней и ночей минуло. Простите меня.

Оцуги явно осталась недовольна; во взгляде читалось обвинение в глупости, но она придержала свои чувства при себе и ласково промурлыкала:

– Это ты меня извини, я ведь доставила тебе беспокойство. Иди поспи. Со мной все хорошо.

– О, не волнуйтесь за меня. Вот, выпейте чаю. В нем противоядие.

– Где Умпэй-сан? – Оцуги начала злиться, припомнив, как сын вливал противоядие жене изо рта в рот. Почему же она должна держать чашку сама?!

– Его срочно вызвали на постоялый двор.

Оцуги сбросила с себя руки Каэ, которая хотела помочь ей подняться, и залпом проглотила горячий чай. Во рту осталась неприятная горечь. Оцуги насупилась и легла.

– Тебе не кажется, что этот опыт куда удачнее предыдущего? – спросила она через некоторое время. – Я не настолько слаба, как была ты, так что вполне возможно, мне не придется долго оставаться в постели.

– Разве вы не чувствуете усталости?

– Ну, голова, конечно, немного кружится, я ведь ничего не ела. Но сил у меня гораздо больше, чем было у тебя.

– Да, похоже, так оно и есть. Только вы способны пройти через подобные испытания. Мне так стыдно за себя…

– Я не имела в виду ничего такого. Обезболивающее снадобье наверняка стало лучше, вот в чем все дело. Просто порадуйся за своего мужа.

– Я рада за него. Он тоже будет очень доволен. А теперь вам надо немного отдохнуть.

– Конечно. Подопытному не следует много болтать после такого важного испытания. – Оцуги удовлетворенно закрыла глаза и погрузилась в безмятежную дрему.

Вскоре вернулся Сэйсю. Услышав шаги мужа, Каэ выскользнула из комнаты поприветствовать его.

– Как замечательно, что вы вернулись! Матушка только что очнулась.

– Хорошо.

– Она сказала, что этот опыт – большая удача.

– Почему это?

– Ну, в отличие от меня она не так слаба…

– Это вполне естественно.

– Что ей приготовить?

– Думаю, простая каша вполне подойдет.

Каэ сварила в кухне рис и вышла постирать. Почти всю прошлую ночь она не смыкала глаз, наблюдая за тем, как муж дремлет рядом с матерью, но отчего-то теперь, под плеск колодезной воды, чувствовала себя так, словно только что поднялась с постели после сладкого сна.

Она нисколько не сомневалась, что Оцуги спросит сына о том, как долго действовало обезболивающее снадобье и что Сэйсю даже не подумает солгать ей. Ему и в голову это не придет. Лекарь деликатностью не отличался и частенько бывал довольно резок со своими пациентами. Каэ представила себе, как он говорит: «Вы приняли снадобье вчера днем, матушка».

Она увидела, что забыла распороть шов одного из кимоно Кобэн, чтобы можно было постирать и расправить каждую полоску ткани в отдельности, и позвала на помощь золовку.

– Корит-тян, [44] не отнесешь матери кашу, маринованных слив и яичный желток? Я уверена, что она будет довольна, если за ней поухаживаешь ты, а не я. Мне надо успеть разложить эту ткань по доскам до того, как совсем стемнеет.

– Совсем стемнеет, говоришь? – с сомнением протянула Корику. На дворе стоял солнечный денек, можно сказать, невероятно светлый для ранней весны. Будь у Каэ целая куча белья, Корику поняла бы ее. Но в бадье плескалось всего несколько вещей – к полудню вполне можно закончить.

– Да, до темноты. Такая ясная погода стояла, а теперь тучки собираются, надо поторапливаться.

Золовка удивленно взглянула на небо, но Каэ сделала вид, что не заметила этого.

– Сестрица… – начала было Корику, но оборвала себя на полуслове. – Ты сказала, кашу, сливы и желток? – Получив утвердительный ответ, она направилась в дом.

Еще один странный разговор состоялся, когда Корику принесла матери поднос с едой.

– Когда я приняла снадобье? – спросила Оцуги дочь.