Фланелевая старенькая рубашечка, заправленная в потертые, но чистые синие джинсы, кожаная жилетка, цветастый платок на шее и белые кроссовки фирмы «Найк» изменили внешность Гурова. Теперь в машине ехал торговец, пытающийся выжать мелкую прибыль из любого предприятия.

Анатолий Иванович, увидев полковника, усмехнулся, сказав, что добрые полтора десятка лет назад именно так выглядела фарца.

– Принимается как комплимент, – отреагировал полковник. – Едем к управлению.

Оставив «Волгу» за углом, Гуров подошел к управлению и уселся невдалеке от входа на пенек – свидетельство некогда растущего здесь дерева, спиленного по указанию Орлова. По мнению генерал-лейтенанта, тополек выбивался из ряда низкорослых рябин и поэтому подлежал удалению. Гуров был с ним не согласен, с другой стороны, сидеть на пеньке было удобно. Это тот самый случай, когда сомнительное решение начальства неожиданно приносит положительный результат.

Устроившись на пеньке, Гуров принялся усердно терзать жвачку. Через полчаса Льву Ивановичу стало скучно и он позволил себе купить газетку в стоявшем неподалеку киоске.

Глядя одним глазом в «Московский комсомолец», Гуров наблюдал за входом.

Ничего не происходило в течение долгих трех часов.

Устав сидеть, полковник стал прогуливаться, нервно потирая руки. Он дал еще себе полчаса на то, чтобы в этом мире случилось то, что ему было так необходимо.

На деле хватило одной минуты.

Дверь управления распахнулась, и на улицу вылетел раскрасневшийся бородач маленького росточка. Немногочисленные волосы его были растрепаны, те, что обрамляли мощную нижнюю челюсть, стояли дыбом, темно-красная рубаха выбилась из джинсов и нависла над плетеным кожаным ремнем. Ему осталось дать в руки топор, чтобы он стал окончательно похож на бандита с большой дороги.

Похоже, Крячко действительно промурыжил звезду целых три часа. Темное пятно на спине свидетельствовало о том, что Маревскому пришлось попотеть.

Витя быстрыми шажками направился к джипу, замершему на стоянке.

Гуров представил себе, как Станислав, наклонившись над певцом, теребит его за рубаху и пытается вызнать, где Маревский был с семнадцати до двадцати одного часа в позапрошлую пятницу.

Вряд ли кто-то может спокойно воспринять подобное поведение. Непременно потянет на оттяг.

Гуров устремился за низкорослым певцом в надежде на то, что дело выгорит.

Умная машина пиликнула и моргнула фарами, отозвавшись на отключение сигнализации. Маревский не сел, скорее, воткнулся в салон.

Гуров едва успел подойти к джипу до того, как он взревел движком.

Состроив на лице боязливо-прохиндейское выражение, Гуров стукнул пальцем в стекло.

Витя повернул к нему разгневанную физиономию, но тем не менее опустил стекло.

– Те че? – цыкнул он.

– Тя, я смотрю, братан, менты достали. Отгяга не хочешь? «Кока» нужна? Ширнешься, и все ништяк.

– Ну ты ох…л, братан. Знаешь, где торгуешь?

– Мне по барабану, я отморозок, – сообщил Гуров, сплевывая сквозь зубы.

– Да? – Маревский с интересом окинул взглядом Льва Ивановича. – Садись на разговор.

Знал бы Маревский, кто садится в машину, он бы, наверное, в результате нервного стресса потерял бы пяток килограммов.

Но он не знал. И знать не хотел. «Великий певец» мечтал только о том, чтобы напиться и забыться. Наглость и самоуверенность мента по фамилии… Крячко была столь велика, что ее не могли уменьшить ни упоминания всенародной известности артиста, ни намеки на знакомство с большими людьми. Самоуверенный «пес» тискал его вдоль и поперек. Наверное, задался целью снять с него с живого шкуру, но ничего… Витя показал себя молодцом, правда, пропотел здорово, но это ничего.

Маревский отдавал себе отчет о том, что мозги у него не на месте после длительного и практически беспредметного разговора о его семье, доходах, марке машины, о ценах на билеты, о том, не приглашают ли его великие мира сего спеть на своих тусовках.

Мелкая дрожь пальцев певца лишний раз убедила Гурова в качестве работы, проделанной Станиславом. Человек был на грани нервного срыва.

– Тебе все равно куда ехать? – Маревский отъехал от здания управления.

– Ну, далеко-то от места работы увозить не надо, – попросил Гуров и тупо улыбнулся.

– Сколько у тебя? – по-деловому осведомился Маревский.

– О, у меня много. За раз человеку столько не надо.

– Брат, – взгляд артиста был суров, – я же тебя по-русски спрашиваю.

– Десять грамм, – выплюнул Гуров.

– Сколько ты сбываешь за день?

– В среднем так и получается. Десять. Иногда побольше, иногда поменьше. Ну так ты берешь? – Гуров затаился, словно холоп, принесший батюшке запеченного поросеночка в великой надежде на то, что господин не откажется.

– Извини, брат, но мне не надо. Я тебя сам могу накормить этим дерьмом по уши. Ты сам-то не наркот?