В красном уголке остались Эдик и Шурик. Они туповато смотрят друг на друга. И этот номер сорвался! Не везет...

— Ну, она за это ответит, — решает Шурик.

— А чо ты ей сделаешь?

— Знаю, найдем управу. Будешь свидетелем?

— А вообще ты, Шурик, сам виноват. Надо было бы только порепетировать, а ты с ходу начал выступать.

— Я тя спрашиваю, ты все видел?

— Ну, видел.

— Будешь свидетелем?

— Нет, Шурик, не буду.

— Предатель, да?

— Шурик, я стратег. Ты же видишь, силы наши неравны... Ладно, я пошел на участок.

...Цех уже работал, когда к Глаше подошел председатель цехового комитета, дядя Шурика.

— Товарищ Гнучая, — сказал Дубов, — вас вызывает к себе начальник цеха.

— Чего я там не видела? — спокойно спрашивает Глаша, продолжая работать.

— Увидишь, если не видела.

— Катись колбаской к своему начальнику!

— Ты как разговариваешь, соплячка? Это тебе не на улице, это тебе не базар...

— Все равно катись!

Дубов ушел восвояси. Через некоторое время начальник цеха пригласил к себе Табакова. В кабинете Лукина сидели предцехкома Дубов и Шурик. На щеке молодого Дубова до сих пор горел Глашин автограф. Лукин, как всегда, расхаживал по кабинету.

— Ну что, кажется, началось, — сказал Лукин Василию. — Слышал, что твоя подшефная отмочила номер?

— Не только слышал, но и видел.

— И как ты это расцениваешь?

— Положительно.

— То есть? — Лукин остановился, вскинул вопросительно брови.

— Она правильно поступила.

— Ты что же, Василий Иванович, считаешь, что рукоприкладство в цехе должно стать нормой поведения?

— Пока есть хамство, и это иногда годится. Вот его надо наказать, — кивает на Шурика.

— Ладно, разберемся. — Лукин садится за стол. — Василий Иванович, сходи на участок, приведи сюда Глашу.

— Почему я?

— Она же никого не слушает, — не скрывая улыбки, говорит Лукин. — Вон Петра Сергеевича послала... к такой бабушке... Иди, тебя она, конечно, послушается.

Когда Василий пришел на участок к Глаше, возле нее уже стояло несколько девчонок и парней. Слышались голоса:

— Значит, Шурик пожаловался начальнику.

— Он же племянник Дубова.

— Два дуба... Старый и молодой.

— Ничего, Глаша, если что, мы с тобой...

— Глаша, пойдем к начальнику цеха, — сказал Василий.

— Пусть того прыщавого вызывает.

— Да он уже там сидит, за щеку держится. Пойдем.

— Не пойду.

— Мы вместе пойдем...

— Ладно... — Глаша сказала «ладно» так, словно приготовилась еще кое-кому надавать пощечин. Вытерла ветошкой руки, поправила поясок на халате, одернула полы. — Идем...

В это время в кабинете Лукина шел разговор:

Лукин: Ты, Шурик, толком расскажи, за что она тебя?

Шурик: Ну, я же вам говорил, что хотел похохмить...

Терехов: Что это значит — похохмить?

Дубов: Ты давай говори по-нормальному, не строй из себя...

Шурик: А я и говорю по-нормальному. Я же хотел побалдеть...

Лукин: Одним словом, схохмил. Вот сейчас придет Глаша, и ты перед ней извинишься.

Шурик: Здрасьте! Она меня ударила, и я еще должен извиняться. Фиг! Пусть она извиняется.

Лукин: И она извинится. Но не за то, что виновата перед тобой, а для того, чтобы помаленьку привыкала к спору без кулаков. Ты же понимать должен, из какой она жизни пришла в нашу жизнь. Ее беречь надо...

Открывается дверь, входят Табаков с Глашей, а за ними протискиваются в дверь девчонки и парни. Лукин оттесняет ребят назад.

— Товарищи, товарищи, зачем же так много?! Я ведь пригласил одну Глашу, мы не собираемся митинг проводить, собрания тоже не будет. Закройте пожалуйста, двери и идите работать. Василий Иванович с Глашей, проходите, садитесь.

Закрыв дверь, Николай Петрович пошел за стол, уселся. Говорит:

— Расскажи-ка, Глаша, за что ты отхлестала Шурика.

— А он разве не рассказал?

— Рассказал, но весьма туманно.

Дубов-старший не выдерживает:

— Это, товарищ Гнучая, называется рукоприкладством и хулиганством. А за это знаешь, что бывает...

Лукин останавливает Дубова:

— Подожди, Петр Сергеевич, выносить классификации. Дайте человеку слово сказать. Говори, Глаша.

— Пусть скажет спасибо, что у меня под руками ничего не было, а то бы я из его рожи терку сделала... Он думал, что надо мной можно смеяться, а я перед ним на цырлах буду ходить. Вот тебе! — Глаша показала Шурику выразительный кукиш.