Шприц Игорь
Шрифт:
НОЖИКОВ. Понял.
ФЕДЯ. Я уже говорил об этом, а ты все равно называешь!
НОЖИКОВ. Честное слово, гадом буду, Федор Матвеич, не буду называть!
ФЕДЯ. И что у тебя за блатные слова?
НОЖИКОВ. Не буду.
Пауза.
ФЕДЯ. О чем я говорил?
НОЖИКОВ. Когда?
ФЕДЯ. А-а!.. Я Таню без этих мыслей провожал, ясно?
НОЖИКОВ. Ясно.
ФЕДЯ. Мне надо знать, чем каждый человек дышит.
НОЖИКОВ. Ясно.
ФЕДЯ. А вот ты, к примеру, Ножиков, очень легкомысленный. Какой из тебя инженер будет? В комсомоле не работаешь. Выпить любишь. А ведь ты еще молодой.
НОЖИКОВ. Молодой.
ФЕДЯ. Какие-то гнилые настроения у тебя, песни…
НОЖИКОВ (проникновенно). Детдомовский я, Федя. Безотцовщина. Без матушки рос, без ласки.
ФЕДЯ. А я с лаской рос? У меня отца убили в тридцать первом! Вон, посмотри, руки у меня какие! Ты думаешь, чего я маленький? Ты за плугом походи! Не вижу я, как вы надо мной смеетесь! Слова путаю иностранные! Да я этих слов до двенадцати лет и не слыхал! Ты думаешь, мне легко — учеба да работа в партии?
НОЖИКОВ. Не думаю, Федя, не думаю.
ФЕДЯ. А может, я правда тупой?.. Не могу я в абстракции. Но я же стремлюсь! Может, я чье-то место занимаю в ВУЗе, но я знаю, что я добросовестный! А это, может, главное, а? Скажи!
НОЖИКОВ. Ты, Федя, не тупой. Ты — магнитный. Вот тебе надо притянуть гайку, а ты вместе с гайкой разный сор железный волокешь. А из-за этого сора и гайки не видно.
ФЕДЯ (подумав). А ты, Ножиков, не глупый. Придумал тоже — гайка.
Вальс заканчивается. Таня дышит часто, смеется.
ТАНЯ. Франц Иоганн Штраус! «Весенние голоса»! (Напевает.) Моя мама обожает Штрауса.
ТОНКИХ. Если у него была такая же жизнь, как его вальсы, то ему можно позавидовать.
ТАНЯ. Завидовать? Штраусу? Завидовать надо нам! (Громко.) Эй вы! Слушайте! Я вас всех люблю! (Тонких.) Мы молоды, мы студенты, мы красивые!
ТОНКИХ. И сам черт нам не брат. У тебя лента распустилась.
ТАНЯ. Завяжи.
Тонких завязывает ленту, она смотрит на него через плечо.
ТОНКИХ. Не вертись.
ТАНЯ (тихо). И откуда ты такой, Тонких, взялся. И какой тебя бес принес по мою головушку. Ты кто такой?
ТОНКИХ (подхватывает). Родом я из Сибири, из города Иркутска. Отец мой потомственный каторжанин, мать — из оскудевшей крестьянской семьи. Несмотря на свое происхождение, она все же согласилась пойти за земского врача. На свет я появился седьмого февраля двадцатого года. В этот же день произошло еще одно событие, не столь значительное, а именно: расстрел Колчака. Так что заря новой жизни светила мне с колыбели.
ТАНЯ. Я не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. Но это так интересно. Давай дальше.
ТОНКИХ. Мой отец — хирург, а хирурги — те же саперы. Он резал всех: губернаторов, крестьян, интеллигенцию, генералов. После революции начальство пошло молодое, здоровое и на отца стали смотреть косо. Во всех профессиях есть завистники. У хирургов их мало. Надо совмещать вражду и операции, а это очень трудно. Я горжусь своим отцом, потому что он всегда был выше сословных различий. Он видел перед собой людей и возвращал их в строй. А дальше уж они сами разберутся.
ТАНЯ. А в гражданскую…
ТОНКИХ. А в гражданскую он вправлял грыжи чехам и колчаковцам. Однажды он отказался делать операцию и просидел за это три месяца в Александровском централе. Там он познакомился с большевиком, который в дальнейшем стал его другом. Отец и ему вырезал полжелудка. Сколько я его помню, его любимой фразой было «умом Россию не понять». А в начале тридцатых годов он добрался до продолжения «аршином общим не измерить». В тридцать пятом он умер и теперь, видимо, мне придется оканчивать четверостишие.