– Не трудитесь, я знаю, кто вы. Вы что же, станете расследовать причины ее смерти?! Странно, что вам доверили это дело, хм-м… Идемте за мной.

Риткин муж, этот старый морщинистый засранец, в морду которому Горелову захотелось дать сразу же, как только он его увидел, повернулся к следователю спиной и направился куда-то в глубь дома. Горелов, нарочно не вытерев ноги о пушистый ковер у порога, пошел следом.

Что она могла в нем найти, ну что?! Ноги едва волочит, спина сгорбленная, кисти рук – во вздувшихся венах и пигментных пятнах. Как она могла позволить этим рукам себя касаться?! Этим старым, бескровным растрескавшимся губам – трогать свое тело, как она могла такое позволить?!

Идиотка чертова! Дурочка! Как она могла так необдуманно поступить?! Как решилась сломать жизнь всем сразу: себе, ему – Горелову, своей матери?! Бывшая теща не раз плакалась Горелову в жилетку о том, насколько она не одобряет Риточкин выбор. Это когда он еще отвечал на ее звонки.

Всем поломала жизнь. Теперь вот саму жизнь – и ту у нее отняли.

Вдовец провел Горелова в гостиную, обставленную роскошно, но старомодно. Он бы никогда не стал покупать таких пузатых горок и столов со столь вычурными ножками. И портьеры такого тяжелого и темного шелка никогда бы не выбрал. Он бы…

Чушь какая-то лезет в голову. Разве это теперь важно? Важно, кто мог желать смерти его бывшей жене Ритке, причем так сильно желать, что, промахнувшись один раз, решил повторить свою попытку убить ее? Этот старый пердун вряд ли причастен. Возжелай он такого исхода – сделал бы все так, чтоб комар носа не подточил. И уж точно не позволил бы трепать собственное имя в контексте такой бесславной кончины его супруги. Обставил бы ее уход с красивым шиком.

Они расселись в креслах, стоявших одно напротив другого, и уставились друг на друга. Горелов старался смотреть беспристрастно и вежливо. Хотя нет-нет, но удовлетворенная ухмылка и скользила по его губам. Это когда он сравнивал себя со стариком и себе в актив очки добавлял.

Вдовец смотрел на него холодно и надменно. О чем он думал, догадаться было невозможно, серые глаза его казались просто темными провалами на этом морщинистом лице. Ничего не выражающими и не содержащими в себе ни тени эмоций бездонными ямами.

– Итак… – нарушил тишину вдовец, уставший наблюдать, как удовлетворенно ухмыляется Горелов, сравнивая собственную молодость и его старость. – Что привело вас сюда и именно сегодня?

– Мне кажется, у нас с вами общая беда, Владимир Васильевич.

– Нас с вами ничто никогда не объединяло прежде. – Вдовец свел свои артритные пальцы домиком. – Не объединяет и теперь. Так что же?

– Ну как же, Владимир Васильевич, – потихоньку завелся Горелов. – А смерть Риты?

– Ах, это! – Владимир Васильевич пренебрежительно хмыкнул. – Дрянная девка получила то, что заслужила. И не надо так гневаться, уважаемый Иннокентий Иванович: она очень скверно поступила со всеми нами. С вами в том числе. И даже в первую очередь. То ли мамаша не дала ей должного воспитания. То ли вы ее распустили, чрезвычайно избаловав, но… Она очень гадко вела себя!

– Да? И как же именно? Мне необходимо знать обо всех ее поступках, включая особо гадкие!

Иннокентий стиснул зубы, чтобы, не дай бог, не изругать уважаемого дебелого старца. Сколько там ему в нынешнем году исполняется? Кажется, шестьдесят девять? Да, вроде так. Нельзя, нельзя дерзить дядечке. Нельзя провоцировать инсульт.

Старая сволочь!

– Это вам нужно для дела или для чего-то еще? – Седая бровь Владимира Васильевича чуть приподнялась.

– Для дела, для дела, не сомневайтесь. Кстати, для того же дела мне необходимо знать, что вы делали и где были в то время, когда…

– Когда наша с вами безмозглая жена предавалась любовным утехам со своей подругой? – Холодов очень неприятно оскалился. – Все справки подобного рода – только через адвоката. Сейчас же я могу вам ответить лишь на вопросы, касающиеся поведения Маргариты. И то в плане обычной беседы. Как-никак мы с вами оба – пострадавшие…

Он пробыл в доме Холодова двадцать пять минут. Ровно двадцати пяти минут ему хватило, чтобы чесаться потом в течение всей обратной дороги. Чувство было таким, будто старый пень запустил ему вшей под воротник дорогой рубашки. И разговор как таковой не состоялся, а ощущение оплеванной души не покидало Горелова.

Как только Ритка этого старика терпела?! Как она могла жить с ним?! Он же… Он же отвратительный, он же гадкий, словно слизень! Неужели не брезговала с ним в постель ложиться? Может, оттого и бунтовала? Холодов ясно дал ему понять, что жизнь у них с Ритой не сложилась. Что она позволяла себе множество всяких вольностей, противоречивших укладу его спокойной, размеренной жизни. Могла загулять и неделями не являться домой. Могла прийти под утро пьяной. Если он не верит, может спросить у прислуги.