Шрифт:
Нина, Нина, Ниночка…
Хорошая девочка, вся в русых кудряшках, веснушках, веселушка и хохотушка. Не было в ней эдакой неуверенной жизненной непрочности, как у Ритки. Тяжеловесного самомнения, как у Стаськи. О мужиках Горелов ничего не смог бы сказать, потому что знаком с ними был лишь заочно. А вот о девчонках он мог сказать точно: Ниночка была очень приятным человеком в их компании. Это он непредвзято так взялся судить, на время позабыв о своей поруганной любви к Ритке. Оттого, видимо, Ниночка и жила с первым и единственным мужем, нарожав ему деток. Ладила со свекровью, вот и с ним согласилась поговорить без всяких выпендрежей, стоило ему предварительно позвонить.
– Конечно, Иннокентий, конечно, приезжайте, – глухим севшим голосом проговорила Ниночка утром следующего дня в телефонную трубку. – Чем смогу, помогу! Я же все понимаю! Приезжайте. Лучше прямо сейчас. Я дома одна. Никто нам не помешает.
Горелов приехал. Позвонил в дверь, переступил порог. Пятиминутного осмотра хватило ему, чтобы понять: в этом доме живет счастье. Настоящее, бесценное, уютное и доброе счастье, с милыми семейными праздниками, пышными пирогами, утренним сбежавшим кофе и чашкой теплого молока на ночь.
Плюшевый заяц на полочке для обуви терпеливо ждал возвращения своего хозяина или хозяйки из садика. К зеркалу была пришпилена записка с какими-то длинными просьбами, написанными мелким почерком. Горелов разобрал лишь последнее слово – «целую». Видимо, муж, убегая утром на работу, о чем-то напоминал Ниночке, а будить ее он не хотел. А может, записке этой уже несколько дней, просто убрать и выбросить ее никто не решается из-за этого родного и любящего – «целую». И висит она на зеркале, как реликвия семейная.
Сияющий паркет, маленькие лохматые коврики цвета белого, перегревшегося на солнце песка – с легкой желтизной. Светлого дерева мебель, посуда небесно-голубого стекла в шкафах, легкие воздушные шторы. Тепло, чисто.
Горелов неожиданно для самого себя разулся.
– Ой, да что вы, Иннокентий? – ахнула Ниночка, кутаясь в длинный, до пола, белый махровый халат, но посмотрела на него с благодарностью и тут же полезла за дежурными тапочками в полку, которую охранял плюшевый заяц с чуть замурзанной симпатичной мордахой. – Проходите, проходите, вот сюда…
Он прошел в просторную гостиную, далеко не так шикарно обставленную, как у Холодова, но невероятно уютную. Сел в угол широченного дивана, обитого клетчатым гобеленом. И тут же поймал себя на мысли, что с радостью забрался бы на этот диван с ногами. И пледом, что на спинке диванной лежал, укутался бы. И подремал бы под тихий говорок телевизионного ведущего.
Но нельзя. Он тут по делу. Страшному делу, сразившему их обоих – и его, и Ниночку.
– Вот, видите, как все вышло-то, Иннокентий, – проговорила она с легкой то ли досадой, то ли упреком, усаживаясь в кресло, такое же клетчатое, как и диван. – Кто бы мог подумать, что такое случится?!
– Ниночка, вы меня, ради бога, простите. – Горелов прижал ладонь к груди. – Я ведь очень мало знаю, только вчера забрал материалы дела, а сведений там – всего на одну страницу. Вообще, знаете ли, все сочли, что это…
– Несчастный случай? – догадливо покивала Ниночка и воскликнула: – Я так и знала! Как все и всем удобно!
– Кому – всем? – насторожился Горелов.
– Да всем… Органам доблестным, мужу ее…
– Риткиному? Вы Холодова имеете в виду?
– У нее не было другого в последнее время. – Ниночка сердито поджала бледные губы, взглянула на него, теперь уже точно – с упреком. – Как вы могли допустить это, Иннокентий?!
– Что?! – Он вытаращился на нее. – Что, по-вашему, я допустил?!
– Чтобы она жила с этим негодяем!
– Я допустил?! – Он вырвался из убаюкивающих диванных объятий и подлетел к креслу. Ниночка невольно сжалась в комочек. – Не вы ли присутствовали при зарождении их отношений?! Вам ли меня упрекать?! Вы забрали ее отдыхать, потому что…
– Потому что в городе стояла жара, Марго было одиноко, а у вас была работа. Она постоянно сидела одна. К тому же вам вечно симпатизировали женщины. Я это помню. – Нина наморщила лоб, приложила ладони к щекам. Покачала головой. – Холодов как-то случайно там оказался. Я сейчас даже и не помню, кто его пригласил.
– А его точно пригласили? – сразу насторожился Горелов, вернулся на диван и решил взять все ее слова на карандаш.
Он любил делать заметочки, с ними как-то вернее работается, особенно если параллельно сразу по несколько дел ведешь.
– Да, кажется, да. Стаська потом у кого-то из нас спросила, откуда, мол, этот магнат взялся, и кто-то ответил, что он из числа приглашенных. Странно вообще-то как-то: Холодов был и остается птицей такого высокого полета, а тут вдруг – на скромной даче, со скромным угощением.