В этот момент и их светскую беседу вмешался невесть откуда взявшийся папаша-атаман. Уставившись на них бессмысленно-свинячим взглядом, он извлек из затуманенного алкоголем мозга свой любимый афоризм:

— С утра выпил — весь день свободен!

— Папа, вы же сказали водке «нет», — укоризненно покачала головой атаманская дочка.

Рохляндский самодержец блаженно заулыбался и принялся трясти головой:

— А вот и ни фига… Не считается. Я, когда говорил «нет», держал за спиной пальцы крестиком.

Он икнул, стащил огурец с одной из бутылок, которую держал Агроном, и, отхлебнув из горла, резюмировал:

— Между прочим, это не водка, а, чисто, «белое золото».

В этот момент где-то в глубине зала раздался многоголосый рев, и атаман, утратив интерес к скучной парочке, потрусил нетвердой походкой «поближе к народу».

Там на одном из столов лихо отплясывали Чук и Гек, только что синхронно победившие сразу в двух конкурсах — танцах на раздевание и «кто больше выпьет».

Возле этой компашки и застал Пендальфа бесцельно бродивший в толпе Агроном. Из вежливости похлопав вместе со стариканом распоясавшимся друзьям-укуркам, бомж как бы ненароком спросил своего старшего товарища:

— Интересно, где сейчас этот карлик лупоглазый?

Пендальф, не отрывая взгляда от беснующихся подростков, переспросил:

— Имеешь в виду… Киркорова?

— Не понял! Получается, Федор Михалыч — это Киркоров загримированный?

Старик снисходительно оглядел непонятливого собеседника.

— Нет, опять ты все путаешь! Под Федором мы законспирировали Губина, а Киркоров косит под Голого.

Агроном удивленно покачал головой:

— Какая экспрессия!

Пендальф улыбчиво покивал головой:

— Ага… Мастер перевоплощения. Чертовски талантлив.

Глубоко законспирированному таланту в эту ночь не спалось — периодически мешали приступы икоты, да не давали покоя мысли о судьбе родины. Голый ворочался с боку на бок и бормотал себе под нос:

— Все! Сейчас спою. Зайка! Зайка моя! Блин! Не идет без фанеры.

Он присел, оглядываясь в ночной темноте, — рядом сопели в четыре дырки его спутники-карапузы. Стараясь не шуметь, он двинулся подальше от спящих, рассуждая на ходу:

— А может, чего-нибудь из прозы? Точно, — он подобрался к мелкой речушке протекавшей поблизости. — Шекспир. Исполняется впервые. Мной!

Наклонившись к воде, Шмыга почесал затылок, придал лицу осмысленное выражение, откашлялся и начал тонким голоском:

— Что ж не идешь ложиться ты, мой друг? То-бы горылки двух стаканив мало?

И тут же продолжил, скривив другую рожицу и забасив:

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Я что-то с двух стаканов не пойму… Откуда этот блеск лица? Обратно сало тайно жрала?

Снова вернувшись к «светлому образу», он принялся отвечать на вопросы:

— Да. Да. Молилась. Где-то в полвосьмого. И час назад… обратно салом задуплилась. Дуплиться салом… Это важно!

Отступив на шаг назад. Голый снова с напускной решимостью заявил:

— Вот это зря. Вот это не поможет. Я все уже решил. Тебе пришел конец.

По правде говоря, женская роль удавалась ему куда лучше:

— Ты шо, мне сала пожалел? Но отчего же? Гы не смотри, что я с лица не очень. Зато внутре я — лучший кандидат!

Напустив в сцену трагизма, Голый принял картинную позу и стал яростно выкрикивать обвинения:

— Платок! Родное сердце, где платок мой?

— Який такий платок? — удивлялась баба.

А дальше начинался «полный МХАТ» с заламыванием рук, пафосом и истерикой на сцене:

— Ты что, ты что — забыла? Оранжевый такой, на бошку привязать…

Снова вживаясь в женскую роль, Голый старательно изображал деревенскую дурочку:

— Ну, трохи вспоминаю, что-то было… но не конкретно. Под тем платочком, мозги мне отшибло… И больше я не помню ничего!

И опять принимался оскорблено вопить:

— Колись, куда платочек мой девала! Я знаю все. Подумай о грехах!

Оскорбленная дамочка в исполнении Голого тянула на Ленинскую премию в области искусства:

— Да, боже ж мой, один мой грех — любовь к народу. С оранжевым платочком на башке… с народом мы стояли на майдане! А вот тебя там… что-то не прыпомню…

Увлекшийся лицедействованием хмырь не заметил, что своими «виршами» разбудил зело недоброжелательного к собственной персоне Сеню. Карапуз не стал долго прислушиваться к подвываниям хмыря и решил вопрос попросту, по-пацански. Подкравшись со спины, зарядил ничего не подозревающему Голому в ухо: