— Можно один вопрос? — спросил Амурский.

— Пожалуйста.

— Работа, насколько я понимаю, закончена. Удовлетворены?

— Не знаю. Пожалуй, нет.

— Что так? — откровенно удивился Амурский, видимо полагая, что мы должны были устроить по этому поводу пир в ресторане. — Затрачены годы, а их не так много отпущено всевышним человеку. Стоит ли их растрачивать на каких-то кнехтов?

— Стоит, чтобы воздух был чище, дышалось легче, жилось лучше в этом мире. После такой войны об этом всем надо заботиться.

— Так виски же у тебя от забот посеребрились. Не страшно?

— Страшно? — переспросил я.

— По-житейски.

— Не задумывался над этим. Некогда, — сказал я от души. — А виски начал серебрить еще Северо-Западный...

— Некогда... — укоризненно повторил Амурский.

Долго мы с ним говорили о войне, и каждый раз он хотел узнать мое мнение по интересующему его вопросу. Потом стал расспрашивать о предстоящем следствии по делу и будут ли его допрашивать как свидетеля и нельзя ли поприсутствовать, когда будут судить Деева-Деверева...

— До суда еще далеко, судить его будет военный трибунал как военнослужащего, изменившего Родине, но сначала надо все расследовать и доказать.

— Все это я, конечно, представляю, Алексей Иванович, — сказал Амурский, и впервые, пожалуй, в этом обращении ко мне почувствовал я его неподдельную искренность. — В жизни я много повидал и много наломал дров. Признаюсь откровенно — не предполагал и не ждал от вашей службы такого отношения ко мне, бывшему уголовнику, а потом военнопленному. Как ни говори, плен не украшает... Чужая душа, то есть моя, для вас потемки, в нее не влезешь и не посмотришь, где что лежит. И все было бы правильно. Спасибо за то, что поверили, взяли меня с собой. А так... Когда бы я собрался в эти края! А может, и не собрался бы... Мотор все больше барахлит.

Амурский, с тех пор как я его узнал, обычно обращался ко мне на «ты». И только в последние месяцы иногда мелькало «вы» вперемешку с «ты». А теперь он окончательно перешел только на «вы».

— Викентий Петрович, я ведь не обижался и не возражал, что вы со мною на «ты». Что за эволюция произошла в ваших взглядах на рядового органов, к которым вы, как я понимаю, не питали особого расположения?

— Можно было и без эволюции, а попроще. Ну да ладно, дело не в этом. Значит, непонятно? Время, дорогой оперативник, все поставило на свое место. И не только время, а сам капитан Гаевой, как работник госбезопасности, так сказать, убедил, что... Одним словом, покорил! Не подумайте, что сентиментальничаю. Нет. Из меня сантиментов не выдавишь. Только не зазнавайтесь, на всякий пожарный...

Я хотел было возразить Амурскому, что «ты» свидетельствует о более близких отношениях, но Викентий Петрович замахал руками, не стал меня слушать.

— Вот что, Алексей Иванович, — грустно острил Амурский, протягивая мне руку. — Я узнаю когда-нибудь ответ на «загадку века» — зачем меня привозили к нему? В Тарту?..

— После следствия видно будет...

...Мы расстались с ним на трамвайной остановке у вокзала. Он первый уехал на трамвае, маршрут которого связывал вокзал с поселком металлургов, где он все еще жил в заводском общежитии, в отдельной комнате. Скоро ему должны были выделить квартиру. Он ее очень ждал. Говорил, что сразу же, как только получит ордер, сойдется с какой-то женщиной.

Мне пока ничего не обещали в управлении, хотя я тоже подумывал о женитьбе.

Через несколько дней после нашего возвращения из Сибири Деверева-Деева этапировали для расследования его преступлений. Дело принял к производству Коротенков, прибежавший на следующий день ко мне с толстой тетрадью и сотнями вопросов. Он хотел знать все, но главным образом то, чего нельзя было отыскать в объемистых материалах, если их рассматривать даже с лупой в руках. Я охотно отвечал, но вместе с этим настоятельно советовал как следует, с карандашом в руке, вчитаться в материалы дела.

Коротенков в знак согласия добродушно кивал, но продолжал «экзаменовать» меня по делу.

Наш разговор некоторое время слушал Георгий Семенович, а потом ушел на доклад к начальнику отдела, попросив меня никуда из кабинета не отлучаться, так как я мог понадобиться.

Мы остались с Анатолием вдвоем. Разговор принял доверительный характер и, как говорят дипломаты, был весьма полезным, хотя на ряд вопросов я не мог дать ему исчерпывающих пояснений. Для этого нужно было до конца разоблачить Кнехта как агента гитлеровского абвера.

— Допрашивай Деверева, а не меня, — сказал я ему под конец.

— Знаешь, артист вживается в роль, а я настраиваюсь на поединок с агентом, выявляю свидетельскую базу, — пояснил Анатолий, намекая на то, что неоценимую помощь следствию мог бы оказать «Иван», наблюдавший предателя в его натуральном виде при фашистах. Но о судьбе скромного переводчика никто ничего не знал. Его следы терялись где-то в конце войны.

— А вообще ты что-нибудь о нем знаешь? — не удержался Коротенков, хотя я просил его не задавать мне вопросов об «Иване».