Стихотворения
вернуться

Браунинг Роберт
Шрифт:
Сто статуй мраморных сверкают белизной! Для каждой мы особый строим храм, Обводим прочной каменной стеной. Труд удалось окончить нам К закату; сели на песок сырой, Чтоб гимн воспеть своим делам! Но вдруг! Вокруг веселье, крик Донесся сквозь туман, И плот причалил в тот же миг С толпой островитян. "На наши острова! – тут слышим мы, – Что на воде, как тучки спят, Гостеприимен храмов круг, Оливы вас листвой манят – Там место идолам!" – И тут очнулись мы, И трезвый вкруг себя бросаем взгляд: Теперь увидели – да поздно – Каким пустым, унылым, грозным Смотрелся груз принявший островок! Воззвали все: "По кораблям! Навеки оставаться тут Дарам; великий кончен труд, Мы выполнили давний свой зарок! Восторг не омрачить!" – так закричали мы.

Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков

Итальянец в Англии

Второй уж раз охота шла за мной Горами, низом, морем и рекой, И Австрия, послав голодных псов По всей округе рваться с поводков, Уже, хрипя, брала мой свежий след; Шесть дней я укрывался, как в дупле, Под акведука дряхлыми стенами, Где с Карло мы ловили малышами На сводах светляков, горящих крох – Они ползли сквозь свой любимый мох… Всех Карло предал, дружество скверня! Шесть дней кругом сновала солдатня, Я видел их; когда свалили прочь, И избавленья наступила ночь, То вспыхнул в небесах грозы запал Огнем сигнальным; смирно я лежал, Все о тебе, друг милый Меттерних, Я думал, о предателях лихих, И об ином, два дня; а голод рос, И нестерпимым стал; тут на покос Крестьяне из деревни прибрели; Я нравы знал своей родной земли – В Ломбардии, спеша к уборке нив, Берут с собой еду, на мулов нагрузив, Навесив колокольцы – веселить бедняг; Везут всегда с собой немало фляг С вином, от солнца их укрыв листвой; Ватагу мулов пропустил перед собой, И подождал, пока пройдет толпа Крестьян болтливых; а когда тропа Заполнилась их женами, идущими помочь, И дочерьми – все ждал, покуда прочь Они уйдут. Последней я метнул Вдогон перчатку, лишь ее одну Зовя спасти. Не вздрогнула она, Не закричала; сгорбилась спина, Кидает взгляд короткий в сторону мою, И видит, что я знак ей подаю. Меня скрывала старая ветла; Подняв перчатку, она ветви отвела И поспешила прочь, находку подхватив, Запрятав бережно ее себе за лиф. Пустынно стало; скорчился в кустах… Лишь за Италию я ощущаю страх. Час миновал, пришла она назад, Сюда, где я привлек перчаткой взгляд; Я думал много: нынче только я Тебе надежда, о Италия моя! И тщательно составил монолог, Предельно убедительный, чтоб смог Он женщины сомненья обмануть: Что юный я шалун, набедокурил чуть, И намекнуть, что заплатить готов, Коль обо мне не скажут лишних слов. Но тут я прочитал лица черты – Спокойствие и мудрость простоты; Страны родной всех сочетанье благ – Как твердо шла, и улыбалась как, Способная босой ногой своей Щадя червя, давить без злости змей, И рассказал, ловя сиянье глаз: "За голову мою уже не раз Австрийцами объявлена награда, Их ненавижу я, и власти будут рады Вам заплатить – и злата не жалея! – Коль предадите в лапы их лакеев, Но ждет вас смерть – поверьте, я не лгу, Когда дознаются, что жизнь спасли врагу. Сейчас еды, воды ты принести должна, Еще перо, чернила; и бумага мне нужна, Потом пойдешь ты в Падую, с письмом, Успев до сумерек – отсюда путь прямой; В Duomo там зайди и спрячься до утра; Когда к Tenebrae прозвонят, придет пора К исповедальне проскользнуть бочком, Той, третьей, меж стеною и столбом: Склонясь, спроси: "Откуда мир придёт?", И раз еще спроси; и если скажет тот, Внутри: "От Воли и Христа! Вопрос Кто мудрый задает?" – не отвечая, брось В щель письмецо. Вернись, горда святым Трудом на благо Родины, что сын И дочь ее свершить смогли вдвоем". На третий день опять на месте том Она стоит, и прежний блеск очей; В восходе солнца был я не сильней Уверен, чем в ее приходе. Говорим О жизни, тайным делимся своим; Есть милый у нее, толст и высок – Сказала, взор метнув куда-то вбок, В сомненье явном: "Помощь он тебе…" Но, замолчав уходит по тропе: "Нет, от других себя поберегу, Своей душе лишь доверять могу". Опять мне принесла питьё и пищу; Когда в другой район последний сыщик Ушел, то подоспела мне подмога – Мой падуанский друг старался много И преуспел. Она весть принесла. И пылко, за спасение от зла Я целовал ей руку; а потом свою На лоб ей положив, сказал: "Передаю Благословение Италии родной За верный подвиг, этою рукой". Вниз, к морю убежала; смыла след вода. Мы не встречались больше никогда. Как много лет я думал об одном, Забыв желания иные, был бойцом, С Италии врагами биться впредь Мечтал, за Родину готов был умереть! Я не любил; ну а теперь, когда Мне Карло изменил, настанет ли нужда Для сердца в друге новом? Но сейчас, Когда б волшебник некий мне припас Желаний несколько – ну скажем, три – Я вот что первым бы оговорил: Сжать Меттерниха [13] я хочу, пока Вся кровь не вытечет, подобьем ручейка, Из горла влажного на руки мне. Затем – Ну, со вторым желаньем нет проблем – Пусть Карло подлый, что теперь на воле, Неспешно угасает от сердечной боли Под новым господином. Третьему черёд… – Ох, что же пожелать потом? Идет Век мой к концу, и не осталось сил. И если бы теперь я попросил Увидеть отчий дом – как не готовы Увидеть близкие взор старика суровый! Исправно платят братья Австрии налог, Прокляв изгоя – был такой слушок; А ранние дружки, задорные – тогда Меня хвалившие – признаюсь без стыда, На бой поднявшие – теперь умудрены: Одни бормочут: "Бойтесь левизны", Другие намекают тонко: "Кто спешил – Запнулся тот!", напоминают: "Был Предупрежден ты нами наперед: Кто слишком рано начал – пропадет". "Все к лучшему…" угрюмо бормоча, Страна заснула, груз свалив с плеча. Мечты другие мне сейчас важны: Встать средь родной потерянной страны, Перебежав по моря волнам зыбким; Ту встретить женщину со смелою улыбкой, Спокойную, что в доме у пруда Живет, должно быть; в этом нет вреда, Чтоб подойти к крыльцу, взглянуть в окно, Войти и сесть, и видеть, как веретено Узоры чертит; и узнать у ней – Ну, скажем – имена её детей, Их возраст, и что делает супруг, Чтоб воспитать их… Разговоров круг Окончив, посидеть в молчанье час, И вновь поцеловать, как в прошлый раз, Ей руку, лба рукой коснуться чуть, И выйти снова на опасный путь.

13

Меттерних - австрийский государственный деятель, дипломат, министр; князь, герцог Порталла, из рода Меттернихов.

Напрасно на мечтанья, праздный шут, Ты время тратишь! Встань, дела не ждут.

Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков

Фра Липпо Липпи

Я бедный братец Липпи, с позволенья! [14] Зачем мне тыкать факелом в лицо? Ух, вот позор! Подумайте – монах пред вами! Что, дело за полночь, обходите округу, И тут меня поймали, у конца аллеи, Где развеселых дам все приоткрыты двери? Моя обитель – Кармина, проверьте, Ну отыщите, коль усердье надо показать, Какая крыса там не в ту нору нырнула, Ловите крошечных мышей комочки, Пии, пии, – они крадутся в гости к ней. Ага, вы лучше знаете, что делать! Уберите Вы пальцы, что мне больно душат горло, И обращайтесь соответственно! Кто я? Ну, я из тех один, кто вместе с другом Живет – три улицы отсюда… он… как звать? Э… из Медичи он, господин Козимо, [15] Из дома на углу. Ого! Вот так-то лучше! Когда вас вешать будут – вспомните, скажите, Вот это каково – такая хватка? А вы заметьте, сударь – ваши негодяи Усвоили манеры, что лишат доверья: Ух, разве вы ловцы сардин, спешите По улицам, доход считая, уловляя в сеть? Вон тот один – точь в точь Иуда, право! Его лицо! Как, сударь? Извинитесь? Господь, не в гневе я! Скажите псам цепным, Пусть эту четверть флорина пропьют во здравье За щедрый дом, что приютил меня (И многих еще, парни! Еще многих!), И все пойдет путем. Его лицо я дал бы – Того, что на товарище повис у двери С копьем и фонарем – тому рабу, что держит Крестителя главу за волосы, одною Рукой (как будто говорит – "Смотрите!"), В другой оружие, еще от крови мокро! Вам не пришлось ли взять с собою мел, Иль уголь, или что? Тогда бы показал я! Да, я художник, коль определите так. Творенья брата Липпо, там и тут, Вы знаете и цените? Отлично! В глазах я вижу яркий, верный блеск! Вам говорю – пришлись по сердцу сразу! Присядем, все уложим должно, к члену член. Пришла весна, ночь побудила толпы По улицам гудеть и петь на карнавале, А я был в клетке заперт три недели, И для большого человека я писал святых И вновь святых. Не мог писать всю ночь – Уф! Выглянул в окно, ища прохлады. Там шум был многих ног и малых ножек, Звон лютни, смех и взрывы песен –

14

Здесь изложена биография реального художника эпохи Возрождения - монаха Филиппо ди Томмазо Липпи (1412-1469). Подробности взяты из знаменитой книги Вазари "Жизнеописания славнейших живописцев".

15

Козимо Медичи - диктатор Флоренции, покровитель искусств.

Цветок укроп – Любовь гони, и станет жизнь как гроб! Айвовый цвет – Я Лизу прочь послал, и в жизни счастья нет! Цветок тимьян… и дальше. Все кругом пошли. Едва за угол завернули – будто свет луны Запрыгал зайчиком – "хи-хи"; три стройные фигуры, Взглянули лица вверх… Ох, сударь, плоть и кровь – Вот из чего я сделан! На полоски Завесы, покрывала, простыни, Кровати всё убранство – в дюжину узлов: Вот лестница! И так полез я вниз, Карабкаясь кой-как, держась – и опустился, Скорей за ними. Встретил там меня весельем Святой Лаврентий, мой приятель, вскоре – [16]

16

Имеется в виду карнавал возле храма Св.Лаврентия во Флоренции.

Цветок розан – Я весел, почему – о том не знаю сам! И вот украдкою пустился я назад, В кровать вернуться и поспать немного Затем чтоб утром встать и вновь писать Иеронима, как он ранит себя в грудь Огромным круглым камнем, плоть смиряя, И тут меня схватили вы. Все вижу, да! Хотя глаза еще блестят, качаете главою – Монах, в тонзуре – говорите – бес в ребро! Явись здесь господин Козимо самолично – Смолчали бы, конечно; но – монах! Скажите – что я за скотина? Прямо, прямо! Я был дитятей, когда мама померла, Затем отец, и я на улице остался. Я голодал, Бог знает как, год или два, Ел корки дынь, объедки фиг, очистки, шелуху, Оборванный и одинокий. Раз, в морозный день, Когда желудок был пустым как ваша шляпа, Ударил ветер, и я пополам сложился. Лапачча, тетка старая, дала мне руку (А был ее сожитель жадный малый) И повела вдоль стен и по мосту, Прямой дорогою к монастырю. Шесть слов, Пока стоял я, первый хлеб жуя за месяц… "Так, мальчик, ты намерен, – мне сказал почтенный И толстый брат, – покинуть жалкий мир? Ты объяви!"… "Хлеб каждый день?" – я думал, "Готов на все!" Так сразу стал монахом; Отверг я мир, его гордыню, алчность, Дворы, именья, лавки, банки, виллы, Весь мусор, Медичи которому, как бесу, Сердца отдали – в девять лет отверг. Да, сударь, обнаружил вскоре я, Что это меньше чем ничто – набить желудок, И ряса теплая, обвитая веревкой, И сладкое безделье каждый день! "Посмотрим, на что послухи годятся" – я подумал. Но, сознаюсь, не одолел я путь. Вот суета! Пытались книгами меня завлечь – Господь, латынь вдолбить пытались понапрасну!