– Кармелло, – быстро затараторил менеджер, – я узнал все, что можно. Фильм о сиротах снимали два года назад. Сейчас в этом московском приюте нет девочки Арины. У них там детей по достижении определенного возраста переводят в разные приюты. Мне сказали, в какой детский дом отправили Арину, когда ей исполнилось три года, но ее там не оказалось. Говорят, должны были привезти такую девочку, но что-то случилось. То ли она пропала, то ли заболела, то ли умерла.

– Что ты говоришь, Антонио! Как это – пропала? А что думает полиция?

– Прошел год. Наверно, она об этом уже не думает. Сам посуди. Мне сказали, это часто бывает.

– Черт знает что!

– Подожди, Кармелло. Я тебе еще кое-что скажу. В России есть закон, по которому иностранцы не могут усыновить ребенка из приюта, если он здоров. Только больного.

– Бред какой-то.

– Ну почему. Они ж там все время что-то строят. Большие стройки. Наверно, не хватает рабочей силы.

– Какая рабочая сила! Это же дети!

– Тебе – дети, а им – рабочая сила. Но у нас есть и другие возможности. Есть люди – их координаты можно найти даже по Интернету, – которые этим занимаются. Они продают детей именно иностранцам.

– Где они их берут?

– Боюсь, что воруют, Кармелло. Но что делать?

– Киднеппинг? Нет.

– Почему? Ты же действительно хочешь взять ребенка на воспитание.

– А для чего еще можно брать ребенка?

– Для трансплантации.

– Что ты говоришь! Живого ребенка?

– Да, представь себе. Говорят, Сильвано, мебельщик, у которого сыну делали пересадку сердца, – так вот он купил донора то ли из России, то ли из Китая.

– Мадонна! Нет, мы не будем связываться с этими людьми. У Марии сердце разорвется от таких дел. Знаешь что… Свяжись с приютом, где была Арина. Может, они найдут похожую девочку. Пусть не очень здоровую, сейчас даже рак лечат. Но Марии мы скажем, что это Арина. Она просто влюбилась в того ребенка. Не спит по ночам.

– Сделаю, шеф.

– Спокойной ночи, Антонио.

Спокойная ночь. С подобными делами Кармелло может забыть, что это такое. В голове какой-то триллер с детьми, которых воруют и режут на части. Кармелло вошел в столовую и сказал Марии:

– Я не буду сегодня пить кофе. Пойдем сразу в спальню.

Было около одиннадцати вечера. Дина с Топиком вышли во двор на прогулку. Других любителей побродить в промозглой темноте не оказалось. То есть сначала не было. Но вскоре они ясно услышали шум. Какую-то возню, голоса, то ли стоны, то ли вздохи. Топик вопросительно посмотрел на Дину.

– Может, кого-то душат, но не исключено, что совсем наоборот, – прошептала она.

Они постояли не дыша, пока голоса не зазвучали членораздельно.

– Что ты из себя корчишь? Грязи она не любит! Целка нашлась. Дешевка! – это была мужская партия.

– Ах ты, мудак! Ты что, думаешь, как тебе в пьяную балду стукнет, так я в лужу должна плюхаться?

– Слушай, Дашка, не нарывайся. Я ведь и по морде могу захреначить.

– Ты только это и можешь. Дегенерат, жертва пьяного зачатия!

Раздался отчетливый звук пощечины. Дина сжала зубы и сделала шаг вперед. Но девушка явно не собиралась звать на помощь. Она произнесла спокойно и презрительно:

– Посмотрим, что моя сестричка скажет, когда я ей об этом расскажу. Наташенька твоя разлюбимая. Она скоро приедет.

– Наташа? – мужской голос дрогнул. – Ты врешь!

– Ничего я не вру! Она звонила вчера. Сказала, через неделю приедет. Не помню, откуда звонила. То ли из Парижа, то ли из Лондона. У них там Неделя высокой моды была, а теперь в Москве показ будет. Так что жди с букетом и поллитрой. Только на кой ляд ей сын дворника сдался?

Дашка пулей выскочила из-за дерева. Андрей почти схватил девушку сзади за шиворот, но Дина кое-что шепнула Топику, и тот со страшным лаем натянул поводок, делая вид, что собирается тяпнуть Андрея за руку. Дина тоже делала вид, что изо всех сил его сдерживает. Андрей грубо выругался и не очень твердо пошел к подъезду. Даша дружески кивнула Дине:

– Гуляете? Молодцы. А то этот придурок совсем охренел. – И тоже поплыла к дому с видом тургеневской барышни.

«Однако, – подумала Дина. – Какой широкий диапазон у этого сына дворничихи!»

Степан два дня не вставал с койки и смотрел в потолок. В столовую отказывался ходить. Даже воды не пил: для этого нужно было идти в туалет, к умывальнику. Соседи по палате, натыкаясь на его сухой обжигающий взгляд, шарахались в сторону. По вечерам медсестра приносила ему таблетки: галоперидол и радедорм. Он глотал, не запивая, и просил:

– Еще дайте.

– Выпишет врач, я тебе горстями отсыпать буду.

На третью ночь Степан встал. Ему показалось невыносимым лежать и ждать, когда на иссушенный бессонницей мозг обрушится кошмар: повсюду кровь, сверкает нож, он бьет и бьет этим ножом в мягкий светлый комочек. Потом дико смотрит по сторонам и видит детское тело, детскую голову со светлыми волосами, маленькую ногу в темном намокшем чулке… Степан пытался вернуть себя назад, до начала этого кошмара. Но все время оказывалось, что до него ничего не было. Он пробовал вспомнить лицо матери, но ему мешала кровавая пелена. И Степан закричал, завыл, стоя посреди палаты, как тоскующий волк.