– Как же я скучала по всем вам!

– Я тоже, – сказал Ричер. – Я и сам не понимал, как сильно соскучился.

– Тебе нравится жизнь после армии? – спросила она.

– Да, очень нравится.

– А мне – нет. Но может быть, тебе лучше меня удалось перестроиться.

– Я не знаю, удалось ли мне перестроиться. И вообще что со мной происходит. Я смотрю на вас, и мне кажется, будто я еле-еле держусь на плаву. Или вообще тону. А вы все прекрасно плаваете.

– Ты действительно на мели?

– У меня практически ни гроша.

– У меня тоже, – призналась она. – Я зарабатываю триста тысяч в год и едва свожу концы с концами. Такова жизнь. Но ты в эти игры не играешь.

– Обычно меня это устраивает. Пока не приходится возвращаться в реальность. Нигли положила на мой банковский счет тысячу тридцать долларов.

– Намек на радиокод десять-тридцать? Умница.

– И чтобы я смог купить билет на самолет. Без ее денег я бы все еще добирался сюда автостопом.

– Ты бы шел пешком. Никто в здравом уме не посадит тебя в свою машину.

Ричер посмотрел на себя в старое запятнанное зеркало: шесть футов пять дюймов, двести пятьдесят фунтов, ладони огромные, точно замороженные индюшки, вздыбленные волосы, щетина на щеках, обтрепавшиеся манжеты рукавов, закатанных на предплечьях, как у чудовища Франкенштейна.

Бродяга.

«Из большой зеленой машины – и сюда!»

– Можно задать тебе вопрос? – спросила Диксон.

– Валяй.

– Я всегда хотела, чтобы мы были чем-то большим, чем просто сослуживцы.

– Кто?

– Ты и я.

– Это было утверждение, а не вопрос.

– Ты чувствовал то же самое?

– Честно?

– Пожалуйста.

– Да, то же самое.

– Так почему же мы ничего такого не делали?

– Это было бы неправильно.

– Мы игнорировали кучу других правил.

– Это разрушило бы наш отряд. Остальные завидовали бы.

– Включая Нигли?

– В определенном смысле.

– Мы могли хранить наши отношения в тайне.

– Размечталась, – усмехнулся Ричер.

– Мы можем сейчас сделать это и никому не говорить. У нас есть три часа, – сказала Диксон и, не дождавшись ответа, добавила: – Извини. Просто все эти кошмарные события заставляют меня думать о том, что жизнь коротка.

– А отряд все равно разрушен.

– Именно.

– Разве у тебя никого нет на Востоке?

– Сейчас нет.

Ричер подошел к кровати. Карла встала рядом, касаясь бедром его бедра. Семь листков бумаги по-прежнему лежали в строгом порядке на покрывале.

– Хочешь еще на них посмотреть? – спросил Ричер.

– Сейчас не хочу, – ответила Диксон.

– Я тоже. – Он собрал листки и положил на ночной столик под телефон. – Ты уверена насчет этого?

– Вот уже пятнадцать лет.

– Я тоже. Но это должно остаться тайной.

– Согласна.

Он обнял ее и поцеловал. Прикосновение языком к ее зубам подарило ему новые ощущения. Пуговички на ее блузке были маленькими и неудобными.

Потом они лежали в кровати, и Диксон сказала:

– Пора снова заняться делом.

Ричер перекатился, чтобы взять листки со столика, но Диксон остановила его:

– Нет, давай попробуем сделать это в уме. Мы сумеем больше увидеть.

– Ты так думаешь?

– Всего чисел сто восемьдесят три, – сказала она. – Расскажи мне про сто восемьдесят три как про число.

– Оно не относится к простым, – ответил Ричер. – Делится на три и шестьдесят один.

– Какая разница, простое оно или нет?

– Умножь его на два, и получится триста шестьдесят шесть, а это количество дней в високосном году.

– Значит, это половина високосного года?

– Но не на семи листках, – сказал Ричер. – Половина любого года – это шесть месяцев и шесть листков.

Диксон замерла.

Ричер подумал:

«Полгода.

Половина года.

И куча возможностей.

Двадцать шесть, двадцать семь».

– Сколько дней в половине года? – спросил он.

– Обычного года? Зависит от того, о какой половине идет речь. Либо сто восемьдесят два, либо сто восемьдесят три.

– Как ты получаешь половину?