Она смотрела и смотрела в веселые глаза дитя —

Не видя, как завечерело, склонились кроны, шелестя…

Спускались сумерки безмолвно, волной окутывая сад,

Услышав шепот за спиною, Арина глянула назад…

Уже стемнело, по алее мелькнул неясный силуэт —

А рядом, прямо перед нею, искрился странный тихий свет…

Шагнула к камню, отступая, руками обхватив жасмин —

И снова шепот: «Здесь живая…» она на миг лишилась сил…

Когда очнулась, увидала черты склонившихся над ней —

Старушка в белом покрывале и девушка с волной кудрей.

Они участливо смотрели, боясь коснуться до руки,

И ветвь жасмина, словно веер, взлетала облаком тоски…

А рядом солнечный малютка доверчиво тянулся к ней,

Как к влаге жизни незабудка в саду безвременных потерь…

«Не бойся, милая, послушай, никто не хочет зла тебе —

Здесь только брошенные души сегодня плачут о судьбе…»

Опять взлетела ветвь жасмина, и лепестки, как белый снег,

Упали на лицо Арине… Та улыбнулась им в ответ:

«Но кто их бросил? Души плачут о прошлой, будущей судьбе?

Или об этой, настоящей? А будущее ваше… где?»

Старушка села поудобней, взяв на колени малыша,

Плечом опершись на надгробье, рассказ свой грустный начала:

«Здесь не конец, а лишь начало — для многих смерть всего лишь сон,

Для многих шок… им слишком мало всей жизни их до похорон…

Как в жизни, так и после смерти по-разному мы видим мир,

Кому — покой, кому — Безлетье, кому и этот садик мил…

Мятущимся гораздо хуже — они цепляются за жизнь,

Но свет для них уже не нужен и сами свету не нужны…

Они не верят… и страдают — хотят вернуться, но… куда?

Они себя не понимают, чудят ночами иногда…

Кто уходил не с чистым сердцем, кто проклят был и проклинал —

Не может памятью согреться, и душу мраку он предал…

Но здесь им нет упокоенья, надежды, жалости, любви…

Лишь жажда света и прощенья — веками алкают они…

Тому ж, кто искренней молитвой признал прошедшие грехи —

Ворота будут приоткрыты у берегов святой реки…

Но в них войдет лишь просветленный, пречистым водам не солгать…

Небесных кущ далеких звона душе погибшей не слыхать.

Нет оправданий… нет виновных — лишь ты и боль твоей вины…

А сколько кровью обагренных — детей придуманной войны…

При жизни не боятся люди греха над равными себе,

А здесь… Прощенья им не будет, пока не вспомнят о судьбе…

Века проходят в ожиданье, пока в отчаянном бреду,

Они, взмолясь о покаянье, к фонтану светлому придут…

Не сразу очищают воды больные души, каждый раз

Как комья бросовой породы, сдирают наносную грязь…

Так многократно… это больно, но каждый выбирает сам.

Есть те, кому и здесь привольно, а есть и те, кто по ночам

К живым пытается пробраться, за ними наблюдают, но…

Бывает всякое, признаться, ведь мир живых для нас — кино…

Да, здесь и там полно жестоких, но наши знают наперед

Расплату… Омутов глубоких Безлетья здесь наперечет —

Их всем известно нахожденье, а там… Лишь тьма и пустота,

И не бывает снисхожденья, представь: сплошная чернота,

И ты идешь, как будто в поле, не видя — чувствуя врага…

Чернее тьмы Безлетья Гори, я знаю… видела сама…»

Старушка чинно замолчала, рукой оправила платок…

Дитя по щечке потрепала, кленовый сорвала листок…

«Да, Гори…ужас и проклятье… когда из самой черноты

Безлетья огневые братья ожгут — кричишь до немоты…

И умираешь снова, снова! А там охота на тебя

В любой момент опять готова — ни жить, ни умереть нельзя…»

Она задумалась печально, поправив серебро волос

И прочь гоня воспоминанья… Арина задала вопрос:

«Но. как же это…вы ... за что же? Вы так добры, не может быть…

Ведь ошибиться каждый может, но так жестоко вас судить?!»

Вздохнула девушка тревожно, поймав старушки тихий взгляд…

А та сказала, осторожно откинувшись чуть-чуть назад:

«Зачем тебе грехи чужие? Здесь нет неправды… и поверь —

Я кару эту заслужила… сама открыла эту дверь…

Здесь Темный Ангел беспристрастен, и обмануть его нельзя —